Илья вложил в Алёшу знания,
которые тот не получил бы нигде в мире. Научил читать и писать на латыни,
древнегреческом и арабском, дал основы языка и письменности древней и удивительной
китайской страны, лежащей далеко на восходе, где вместо слов, сложенных из
букв, используют особые рисованные знаки – иероглифы. А главное – обучил
правильно взаимодействовать с камнем, чтобы понимать, на что его владелец
способен, а на что не стоит рассчитывать.
Поначалу товарищи обижались.
- Ты прямо как не русский храбр,
- говорил иногда Милован. – Что ты нашёл в этом старике? Учится он… Пошли лучше
мёду выпьем и по девкам!
При этом Ждан и Акимка хоть и
помалкивали, но по ним было видно, что они тоже не слишком хорошо понимают
увлечение друга. К чему учёность княжьему дружиннику, который завтра в военном
походе, может сложить буйну голову под первым попавшимся ракитовым кустом?
Какая разница, будет эта голова набита знаниями по самую макушку или гудеть с
похмелья после вчерашней молодецкой гулянки?
Не станешь же объяснять, что этот
старик – тот самый Илья Муромец, о котором сложены песни и былины, а латынь и
греческий необходимы человеку, впереди у которого не обычные двадцать-тридцать
или даже сорок лет жизни, а много-много больше.
Столько, что и сказать никому
нельзя.
Всё равно не поверят.
Он и сам не до конца в это верил.
Арабский и китайский тоже
пригодятся.
Благо нынче он легко запоминал
с первого прочтения целые страницы текста и три, а то и четыре десятка слов
чужого языка за раз.
Что до сложенной под ракитовым
кустом головы, то убить Алёшу было теперь очень и очень непросто. С ним и
раньше мало кто мог сравниться ловкостью и быстротой, а сейчас, под влиянием
камня, он легко мог отбить или поймать на лету стрелу, выпущенную в него с
десяти шагов.
За время, которое уходило у
самого опытного и быстрого дружинника, чтобы отразить молниеносный удар
половецкой сабли, Алёша мог нанести три, а то и четыре встречных удара. Но не
делал этого. Хватало и одного – чаще всего, смертельного.
Зрение. В созвездии Стожары
ясной безлунной ночью он различал до тридцати звёзд, в то время, как самые
зоркие – десять-одиннадцать. Кроме того, обострилось ночное зрение, теперь и в
полной темноте он видел, словно в сумерках.
Слух. Мог разобрать слова,
сказанные тихим шёпотом на расстоянии в тридцать-сорок шагов. Подкрасться к
нему бесшумно было практически невозможно.