– И как он… в семейной жизни? – спросила она.
«Никак тетенька хочет замуж?» – удивилась Катя.
– Потрясающ. Герой-любовник.
– Да, у него это на лице написано. Не воспринимайте только меня буквально.
– Да кто ж сегодня воспринимает кого буквально? Косвенно-то порой ничего не поймешь.
– Да, молодежь сейчас по нулям. И он всегда такой?
– Какой?
– С фантазиями?
– Я думаю, это у него не фантазии. Это его мир, куда нам нет входа.
– Да? – явно озадачилась Анна Семеновна. – Таки вот и нет?
– Таки вот и нет.
Они обе рассмеялись.
– Он верит всему, – неожиданно разоткровенничалась Катя; она хотела, было, оборвать себя, но почему-то не смогла, в самой накипело. – Казалось бы, после войны, весь израненный, места живого на нем нет, семья вся погибла… Я тогда медсестрой в госпитале была.
«Вон оно что! Все понятно теперь, все понятно».
– «Дон Кихота» прочитал в двадцать пять лет, как третий раз на свет родился после второго ранения, и верит всему! Даже не «верит», он знает, что это так и было.
– Интересно, – покачала головой Анна Семеновна, – интересно…
– И знаете, что он сказал по поводу прочитанного?
– Любопытно, любопытно, что же?
– Что он – «видел» его! Видел и хорошо знает. Я ради интереса попросила описать облик Дон Кихота, не просто, что как жердь и общеизвестное, а поподробнее, любимые его словечки. Федор без труда сделал это. Я потом все это, (все!) нашла у Сервантеса. Но у Феди были еще какие-то мелочи, какие видит только очевидец. Люди театра грешат этим – «дописывают образ».
Анна Семеновна покусывала в раздумье губы.
– И я думаю сейчас, – продолжила Екатерина Александровна, – что он имел в виду себя.
– То есть как это? – вздрогнула Анна Семеновна.
– То, что он видел Дон Кихота своими глазами, а не просто прочитал о нем. Как человек театра, вы знаете, как это может быть.
– Я так и знала, я так и знала.
– Я поверила Феде после того, как он вдруг сказал: «Зря Сервантес подтрунивает над Дон-Кихотом. Дон-Кихот, на самом деле, как видит, так и поступает».
– Но при всем при том у капитана удивительное чувство юмора, – сказала Анна Семеновна.
– Я бы сказала: сарказма, – не согласилась Катя. – Юмор он допускает только к тем, кого любит, а к остальным у него сарказм. В войну он много передумал. Это даже странно было для его возраста. Я многих нагляделась в госпитале. Большинство там не то что «думали» о чем-то, большинство просто биологически существовали. Некоторые даже госпиталь воспринимали как вторую линию фронта, на которой надо элементарно, без всяких мыслей в башке и уж, конечно же, без высоких материй, выжить.