Шибко отпинали его тогда. И в другие разы тоже. Много раз. И всякий раз только страх вечного унижения силы давал отбиваться. Боялся Олекма слабаком прослыть. Слабакам одна дорога – в гриборобы. И никакие тесты не помогут уж…
И сейчас сызнова позабытое липкое беспокойство сковывает. Есть его не станут, это понятно уже. Но и уважать не собираются. Терпят, думают, замышляют чего-то…
Шли узкими путанными тропами. Как будто бы и не торопились никуда, просто брели монотонно, лишь изредка напиться останавливаясь. Дикари срывали с кустов то почки, то гусениц, ели сами и Олекме в рот совали тоже. Хихикали тихонько, заглядывая в глаза. Но не так, чтобы с вызовом, а как вроде игрушку в лесу нашли, зверька забавного. И пихают теперь ему в рот чего попало, играются, покуда не надоел.
А в Олекме подымалась временами обида, подступала высоко, мешалась в горле. Так бы и отвесил пенделя кому. Где ж вы, черти, шарахались так долго? Не могли разве скорее на глаза попасться? Ведь едва только Олекма с ума не рехнулся совсем от одиночества. Да пусть хоть самым последним чуханом, хоть пленником презренным, но только не одному… Скисала обида в затылке где-то, да слезой скупой по щеке скатывалась.
Мутно в голове, вязко. Всего пару ночей назад просто все было. Жестко, но просто: надо идти, да на пути не подохнуть. А если думать еще при этом – так пользы никакой, одни только переживания пустые. Лучше так-то, когда одна только мечта в голове, и никакими сомнениями как руками грязными ее не лапаешь, бережешь.
С дикарей чего возьмешь? Они домой не отправят. Даже башмаков новых у них не допросишься, сами они босиком и без штанов. Да совсем без ничего. Как и Олекма, впрочем. Так что вроде и на равных они теперь. На время, конечно. Контакт есть, все остальное приложится. Тут уж как ни крути – человеческое превосходство все равно проявится хоть в чем-то. Надо просто разговаривать:
– Скажи, Маухи, ваша земля большая?
– А с чем можно сравнить землю? Если сравнивать с глупостью и жадностью горожан – то маленькая совсем.
Аборигены снова захихикали. Но никто не обернулся, чтобы окинуть чужака презрительным взглядом.
– Может, ты и меня считаешь глупым? Почему?
Маухи на ходу выудил из листвы жирную гусеницу, щелчком пальцев отшиб ей голову и принялся есть. Только шагов через триста ответом удостоил.