Тогда Люка искренне думал, что Джемма, говоря «дети», имеет в виду не только того малыша, что рос у нее в животе, но и каких-то еще ранее ей где-то нажитых и более взрослых детей. Кто же мог предположить, что речь шла о многоплодной беременности, о троих близняшках, которых, кстати, родная мамаша Люка тут же записала себе во внуки?!
А даже если бы предположение такого рода и возникло — что бы переменилось? Ничего.
Тогда в комнате для свиданий Люка, с привычной быстротой пробежав глазами документ, дал Джемме предварительное согласие. После вместе с адвокатом и приглашенным юристом соответствующего профиля обговорил все детали и прописал все сроки, условия, обязанности сторон, санкции за невыполнение и возможные форс-мажоры, при этом категорически настаивая на строгой отчетности по тратам и на том, чтобы все без исключения вложения шли лишь на нужды детей, но не этой лгуньи — их мамаши.
Люка ждал долговременной склоки с выбиванием новых «улучшенных» условий, но Джемма прочла, кое-что переспросила, проясняя для себя то или иное положение договора, записанное слишком мудреным юридическим языком… и со всем согласилась. Для себя она попросила только нормальный роддом — не дорогой и пафосный, а именно нормальный, с опытными, постоянно практикующими врачами. Все остальные требования, которые Джемма озвучила, загибая сильные, идеально вылепленные пальцы, действительно касались исключительно нужд детей, которые мужчины просто не учли.
Да и после танцовщица из ночного клуба Джемма Клее, лгунья, от которой, как думал Люка, можно было ждать чего угодно, договор соблюдала предельно строго: не было ничего, что могло бы возмутить или заставить говорить о чрезмерности запрашиваемого. Джемма, несмотря на то, что явно была совсем небогата, в финансовых вопросах оказалась исключительно порядочна…
И это делало воспоминания о совершенном над ней насилии еще более мучительными для Люка. Иногда в бессонные ночи думалось: вот оказалась бы эта девушка дрянью подзаборной — жадной и хабалистой — и, наверно, как-то было бы легче пережить то, что произошло, то, что Люка сотворил с ней. Но потом накатывала простая мысль: ведь и дряням тоже может быть больно и страшно… И размышляя об этом, Люка раз за разом с болезненным отвращением к себе вспоминал ту ночь — крики, горячую кожу под пальцами, охватившее его сексуальное безумие, куда более сильное, чем в период гона. Вспоминал и невольно передергивался, кривясь так, словно сожрал что-то тухлое.