Скажу честно, как старый солдат,
прошедший через горнило войн двух столетий: ругался академик весьма
виртуозно и к месту использовал эпитеты, позаимствованные из
отдельных произведений пиитов золотого и серебряного веков, а также
и последующих периодов развития русской поэзии. И самое обидное
было в том, что я полностью понимал и разделял правоту наездов,
пардон, проявления искренней заботы со стороны близких мне людей,
но ничего не мог поделать с бременем управления Империей, что
находилась в положении корабля, едва избежавшего столкновения с
подводным рифом, но не успевшего отойти от него на безопасное
расстояние по бушующему морю. С каждым днём мне становилось всё
труднее выкраивать время на тренировки по стрельбе, занятиям
рукопашным боем или на тривиальные прогулки верхом. Порой я даже
подумывал о создании тренажера, имитирующего конную езду и
размещении его в своей рабочей комнате, тем более что нечто
подобное уже появилось или должно было появиться в кабинете кайзера
Германии Вильгельма II. Но проклятая привычка или, скорее печальная
необходимость руководствоваться в процессе своей деятельности
словами Наполеона Бонапарта: «если хочешь сделать что-то хорошо,
сделай это сам» не давала мне ни малейшего шанса на изменение
распорядка дня.
Взяться за ум и за поиски ответа на
вопрос: «быть или не быть» не в теоретическом аспекте, а в сугубо
практической, материальной сфере стал тревожный звоночек
проявившейся во кратковременной потере памяти, которое случилось
внезапно, но к превеликой удаче в присутствии единственного
человека, от которого не было никаких тайн, коим естественно был
Сандро. Мы с Академиком занимались государственными делами, сиречь
азартно спорили по каждому вопросу поглощая в немереных количествах
крепчайший кофе, разбавляя оный коньяком сугубо в гомеопатических
дозах, не превышающих трети объёма чашки. Внезапно, я запнулся на
полуслове и понял, что я ничего не помню о событиях последних
нескольких часов, включая цель и итоги наших дебатов. Сие
пренеприятнейшее состояние длилось несколько минут, но они
показались мне вечностью. К счастью, мой учитель молниеносно
сориентировался и стал немедленно действовать, подняв в ружьё всех
слуг и охрану. Меня мгновенно освободили от мундира и переместили в
горизонтальное положение, а через четверть часа, дежурный
лейб-медик украсил мои августейшее лицо и грудь причудливым узором
из отборных пиявок. После всех процедур, мне не позволили встать, с
чем совершенно не хотелось спорить и незаметно я заснул. А на
следящий день, после утреннего туалета, мне пришлось пройти
беспощадную медицинскую диспансеризацию, организованную как
говорится по месту проживания, а потом и терапии по методике уже
успевшему стать профессором Ижевского.