Всё это время круговую оборону
держали супруга и Сандро при деятельной поддержке Витте. Начальника
охраны Ольга Фёдоровна настоятельно попросила не пускать никого,
кроме тех, кто задействован в моём лечении, а академик, ласково
улыбаясь пообещал лично пристрелить любую постороннюю особу, коя
приблизится к комнатам Государя, а виновных в сем упущении
караульных посадить на кол и объявил о введении в сем здании режима
осадного положения. Единственное исключение было сделано для графа
Воронцова-Дашкова, ибо помощь человека, отвечающего за безопасность
Империи от врагов и наиболее опасных её «друзей» и «союзников» была
необходима. То, что служивые прислушались к сим пожеланиям и
прониклись текущим моментом, вскоре получило весомое
доказательство. Лишь своевременное вмешательство Императрицы
Всероссийской позволили уладить небольшое недоразумение между
Цесаревичем Николаем Михайловичем и моей охраной на стадии между
предупредительным выстрелом и открытием огня на поражение.
С улучшением моего состояния, режим
во дворце смягчился до военного, перешедшего постепенно в
комендантский час. Всё это время мои близкие избегали любых
разговоров на серьёзные темы и лишь после тщательного медицинского
осмотра, в коем задействовали специалистов всех направлений, сделав
исключение лишь для патологоанатома и гинеколога, мне позволили
облачиться в мундир и пригласили на малый семейный совет или если
считать и меня, то на заседание триумвирата. Увидев выражение
отчаянной решимости, которое было не просто написано, но
просто-таки выбито долотом на лицах жены и сына, я испытал чувство
дежавю. Однако, судя по всему, одними обещаниями взяться за ум мне
на этот раз не отделаться и придётся что-то делать, правда за время
вынужденного безделья и лечения я так и не смог ничего путного
придумать. Первым начала разговор моя Олюшка. Вопреки моим
опасениям, она говорила совершенно спокойно и не в чём меня не
обвиняла. Но от этого смысл её слов становился для меня ещё
страшнее. А заявила Ольга Фёдоровна следующее:
- Если мой любимый муж упорно
стремится оставить меня вдовой, то я не желаю жить в страхе
ожидания сего трагического события. А посему, я приняла решение
принять постриг и уйти в монастырь. Быть может, молитвы инокини
скорее дойдут до Всевышнего, чем мольбы императрицы, и он сумеет
образумить моего супруга и сохранит ему жизнь. Эти слова, били меня
прямо в сердце и заставляли покаянно опустить голову. И в комнате
воцарилась тишина, которая была мучительней чем грохот барабанов
или рычание орудий. Сандро, поняв, что необходимо разрядить сию
гнетущую обстановку, неожиданно вступил в разговор: