В этот момент по залу полилась музыка
вальса. Фред тут же заключил невесту в объятия и повел ее на
середину зала, торопясь присоединиться к остальным парочкам.
— Позвольте пригласить вас, — вдруг
обратился ко мне Тегрей и вежливо протянул руку.
— Простите, я отвратительно танцую. —
Я виновато покачала головой. — Боюсь, что истопчу вам все ноги.
— Полноте. — Тегрей по-прежнему не
опускал руку. — Вальс умеют танцевать все девушки. Главное:
расслабиться и во всем подчиняться партнеру.
— Пригласите кого-нибудь другого, —
продолжала я упираться.
— Я не хочу приглашать никого
другого, — тихо, но с нажимом сказал Тегрей. — Я хочу пригласить
вас.
— Альберта, ну что ты, в самом деле!
— неожиданно поддержала его Милдред, которая наблюдала за этой
сценой с нескрываемым удовольствием. — Развейся. Я понимаю, что ты
любила своего мужа. Но нельзя же в твои годы превращаться в
затворницу, как огня чурающуюся любого мужского внимания. — И
добавила, обращаясь уже к Тегрею: — Представляете, господин Треон.
Альберта за все время, что провела у меня, ни разу не приняла ни от
кого даже приглашения на чашечку чая.
— Это очень похвально, — проговорил
он, довольно улыбнувшись. — Подобная скромность украшает
девушек.
Осознав, что в покое меня все равно
не оставят, я неохотно приняла предложенную руку. Ладно, Тегрей сам
виноват. Я предупредила его, что танцую неважно. И это еще мягко
сказано! Как частенько шутила моя матушка: мне в детстве медведь на
ушах не только потоптался, но и попрыгал от души.
Выведя меня на середину зала, Тегрей
ласково положил одну руку мне на спину. Во второй он сжимал мою
ладонь.
— Запомни, моя дорогая Альберта, —
прошептал он. — Не отводи от меня глаз и на миг. Не бойся. Я не
позволю тебе споткнуться или упасть. Расслабься и получай
удовольствие.
Легко сказать — расслабиться! Я была
сейчас напряжена до предела. И не из-за страха опозориться, о нет.
Просто сбылся мой самый страшный кошмар…
И в то же время — моя самая затаенная
и отчаянная мечта, в которой я боялась признаться даже себе.
Во взгляде Тегрея сейчас не было
злости или раздражения. Он искрился от затаенного смеха, в нем
угадывалось неподдельное восхищение, будто я была для него сейчас
единственной на свете и самой любимой.
— Так кто такая Амелия Гойт? —
спросила я, вспомнив слова Сесилии.