Иди как можно дальше. Роман - страница 35

Затем она поднялась, так и не дождавшись солдатика, и официант почтительно проводил ее до выхода, приоткрывая перед ней дверь. Сенатор хотел окликнуть ее, дать зачем-то свою визитку, но не мог пошевелиться. Герман продолжал стучать по клавишам, но уже пальцы не слушались его. Казалось, он позабыл ноты.

– Скажи, что стало с тем парнем, который покушался на меня? – спросил его вдруг босс.

– Суд приговорил его к пожизненному сроку, Айрат Тахирович.

– Я хочу его увидеть, Герман.

– Я попробую все устроить.

– Нет, ты меня неправильно понял. Я хочу его видеть у себя дома среди моих домашних… Я хочу понять того человека, хочу, чтобы он не держал на меня зла… Хочу дать ему шанс.

– Но…, – пытался возразить Герман. – Он преступник, террорист, он пытался Вас убить!

– Я долго думал над этим, – продолжал рассуждать господин Мидиев. – Почему снайпер выбрал его, а не меня…

– Сейчас сложно узнать правду, Айрат Тахирович.

– И все-таки попробуем, Герман, попробуем.

Заключенный словно вышел из спячки, припоминая, как навещала его мать, и он сжал от приступа душевной боли кулаки. Сгорбленная и поникшая женщина, подарившая ему однажды жизнь и единственная, кто не отвернулась, когда весь мир, казалось, предал и возненавидел его, она приходила раз в полгода и доставала из сумки кулек овсяного печенья. Проверяющие разламывали, крошили эти печенья с таким неописуемым усердием, словно думали, что в них находится то, что поможет ему сбежать. Сквозь перегородку долго смотрел он в ее замутненные старостью глаза, не находя ответа на извечный вопрос «Почему?» и с горечью отмечая, что морщин на ее милом родном лице с каждым разом становится все больше и больше. Связь между матерью и сыном была сплетена невидимыми нитями. Никому, ни прокурору, ни судьям не удалось порвать эти нити, и сейчас он отчетливо понимал, как любит свою мать, и как она любит его. В тумбочке еще лежало печенье, помнящие ее руки, а он смотрел на него и плакал, как мальчик.

– Адам, не плачь… – раздался звонкий голос.

Словно горная речка зажурчала над потолком, и заключенный вздрогнул. Что это? Сон, галлюцинация? Возможно и то и другое, но он опять услышал этот звонкий голос.

– Не плачь!

Все его естество пробудилось, словно вода, обнаружив брешь в плотине. Адам всматривался в темноту. За время пребывания в заточении он научился понимать каждый шорох. Камера была пуста, но заключенный с наслаждением вдыхал нежный запах ландышей, словно границы затхлой камеры вдруг рассыпались, и он оказался в ночном майском лесу. Откуда взялись эти ароматы? Каким чудесным ветром занесло их в одиночную камеру узника?