Были они похожи на двухголовых прямоходящих
ящериц-переростков. Ростом с меня, но шире
в плечах — теперь казалось чудом, что я смог
расправиться с такими здоровяками. Всю «одежду» двухголовых
составляли круглые щитки на груди, крепящиеся на надетых
крест-накрест ремнях, дурацкие шипастые наплечники, наручи
и поножи. Повозившись, я снял их и попробовал
натянуть на себя, но одёжка оказалась
не по размеру, и больше мешала. То же самое
и с дубинами — я попробовал покрутить одной
и чуть не отбил себе ногу. С немалым сожалением,
решил оставить это замечательное оружие — с «канделябром»
уже как-то привычнее и надёжнее, да и не такой
он тяжёлый.
Призвать духов двухголовых, чтобы поговорить, не вышло.
Зато получлиось выковырять такие же светящиеся пирамидки, как
у «летучих мышей». С виду они ничем не отличались,
и точно так же растаяли в руках, оставляя
вопросы — что же вы такое, и для чего
нужны?..
Невольно скосил глаза в сторону раскрытой двери. Что-то
подсказывало, что там, за нею, вопросов появится ещё больше...
И не стоит откладывать, чтобы хотя бы
узнать их!
Окинув напоследок взглядом ставшую уже почти родной пещеру,
я почти привычно взял в зубы колбу с золотистой
жидкостью, дающую, если по правде, совсем немного света,
и направился вперёд, навстречу неизвестности.
За дверью, в конце извилистого прохода, обнаружилось
место, откуда пришли двухголовые. Уютная комнатка, освещённая
факелами, с грубо сколоченным столом и двумя скамьями
посередине, да с грудой соломы в углу.
На последней, видимо, спали, а вот стол явно использовали
по прямому назначению. Прямо на нём, без какой-либо
посуды и столовых приборов, валялся приличных размеров окорок,
слегка понадкусанный, половина сыра, и две буханки хлеба. Ещё
там стоял кувшин, до половины наполненный водой.
Убедившись, что втрая дверь, ведущая в комнату, закрыта,
я выпустил наружу копившийся всё это время зверский голод,
и уничтожил за один присест едва ли не всё, что
нашёл на столе. Осталась только буханка хлеба и кусок
сыра. Запоздало уже подумал, что зря так безоглядно отдался
неизвестно какого происхождения мясу, хранившемуся в условиях
вопиющей антисанитарии, ещё и обгрызенному неизвестно кем...
Но было уже поздно, и приятная тяжесть в животе
говорила — не переживай, мол, главное — чтобы мне
было хорошо.