А мы в церкви, часов с восьми или с девяти вечера, ждем. Только недавно, месяца три назад, сняли внутренний второй этаж – перекрытие, и церковь у нас стала высокая, красивая. Заложили дыры от швеллеров в стенах, оштукатурили и повесили четырехъярусное паникадило. И хотя она и не расписанная тогда стояла, и иконы по стенам маленькие, и иконостаса настоящего тоже не было, но для нас, помнящих недавнюю тесноту и сумрачность, красота!
Ждем. Все устали за день. Через час я отпустил и Костю, потом и двух девушек, собиравшихся петь. Оставил одного Шурика, бывшего афганца. Он тоже весь день вкалывал и сейчас сидел на лавочке и дремал. Рядом с ним лежал Апостол с закладкой. Отрывок из Послания апостола Павла к христианам юной Церкви города Ефеса читается во время совершения таинства Брака, на венчании. Там о том, чтобы жена слушалась мужа, и я в слове к молодым после венчания, часто уточняю: но не любого мужа и не все равно какая жена, а такого, который для своей жены, как Христос для Церкви. И мудрый, и заботливый, и любящий до самоотвержения. Такого слушаться – счастье. И такому мужу любить свою жену, свою половину, неотторжимую свою часть, естественно и радостно, поэтому и говорит апостол: никто никогда не имеет ненависти к своей плоти (если с головой все в порядке), но питает и греет ее, как и Господь Церковь. И вот поэтому каждый нормальный муж любит свою жену, как самого себя, а рассудительная и чуткая жена боится разрушить это нежное равновесие, этот сокровенный мир семьи (у апостола сказано коротко: да боится своего мужа).
Ждем. Время критическое: почти одиннадцать. На подшив и ушив дома ушло часа полтора, как выяснилось потом. За окнами ночь, вся церковь – паникадило, все светильники по стенам – пылает огнями; я хожу, меняю свечи. Подхожу в который раз к окну.
Вот они наконец: сверкнули по деревьям лучи от фар. Сколько же их, целая армия? Даже как-то разволновался. Стою в облачении у входа в храм, как на встрече архиерея. И тут только понимаю, что Шурик мой как пришел в храм от дневных трудов, так и не сходил приодеться. Стоит в разбитых сапогах и в продранном ватнике, из ворота которого проглядывает тельняшка. Это его, конечно, роднит с десантниками, но… Шурик!
– Сбегать?
– Поздно.
Они входят. Молодые офицеры в голубых беретах, которые снимают на пороге, в блестящих сапогах, в кителях с широкими отворотами и в ярких, как морские волны с гребнями белой пены, тельняшках. И в серебряных аксельбантах, и с боевыми орденами на груди. Это я сейчас так описываю. А на самом деле первой из всех я увидел невесту, и не платье ее восхитительное, и не чудные локоны, а глаза, в которых встретилось и засияло все. Исполнение всего, о чем мечтало сердце. В них горел свет или светилось тепло; она подняла глаза к нашему сияющему паникадилу и тихо сказала: «Как красиво…» Словами я затрудняюсь передать все, что я отметил, вернее, что почувствовал в те минуты. Как хорошо, что от этого венчания не сохранилось ни видеосъемки, ни фотографий. Посмотрел бы я или любой другой участник того полуночного венчания глянцевый мгновенный светослепок – и убил бы в себе светлую память о том ночном дне, что теперь хранится в душе. У каждого о том дне – своя память. И при этом – наша общая.