Говорю о моральном законе: назовем его совестью, чувством добра и зла, но он есть. Я солгал; никто не знает лжи моей, но мне стыдно. Вероятность не есть уверение, когда мы говорим о будущей жизни; но, сообразя все, рассудок велит нам верить ей. Да и что бы вышло, когда бы мы, так сказать, “глазами увидели ее”? Если бы она очень полюбилась нам, мы не могли бы уже заниматься нынешнею жизнью, и были бы в беспрестанном томлении, а в противном случае не имели бы утешения сказать себе в горестях здешней жизни: “Там будет лучше”! Но, говоря о нашем определении, о жизни будущей и прочем, предполагаем уже бытие Всевышнего творческого разума, все для чего-нибудь, и все благо творящего. Что? Как?.. Но здесь первый мудрец признается в своем невежестве. Здесь разум погашает светильник, и мы остаемся во тьме; одна фантазия может носиться в сем мраке, и творить несобытное (несбыточное.)» От нравственной философии разговор перешел к самым философам, в особенности к современным: говорили о Лафатере, Боннете>16, Мендельсоне>17 и других, и пришли к врагам Канта. «Вы их узнаете, – сказал он Карамзину, – и увидите, что они все добрые люди».
Разговор продолжался целых три часа. Карамзин замечает, что «Кант говорит скоро, тихо и невразумительно; и потому надлежало мне слушать его с напряжением всех нервов слуха». А вслед за этим: «Домик у него маленький, и внутри приборов немного. Все просто, кроме его метафизики»/
Это известие, сохраненное самим Карамзиным о подробностях свидания его с великим мыслителем [15] того века – весьма для нас важно. Нет никакого сомнения, что слова Канта имели влияние на образ мыслей Карамзина, и могут служить для нас некоторыми данными при оценке философского его направления.
Оставив Канта, последнюю кенигсбергскую достопримечательность, Карамзин с нетерпением летел в новую столицу Пруссии, Берлин. Город этот произвел приятное впечатление на молодого путешественника, так как и до сих пор поражает он всех русских путешественников, не видевших прочих городов Европы; но впоследствии очарование это проходит.
Письма Карамзина из Берлина весьма замечательны; из них мы видим, как он был любознателен, сметлив и наблюдателен.
Познакомившись со всеми достопримечательностями Берлина, Карамзин желал также познакомиться с тамошними литературными знаменитостями и начал с поэта-старика Рамлера