Всё оборачивалось к лучшему. В том числе и для Дюмон-Дюрвиля. Его объяснения того, почему богиня оказалась безрукой, были бы наверняка скучнее и банальнее версии Марцеллюса. Как я уже говорил, дело, скорее всего, в том, что молодой археолог-любитель, очарованный древнегреческим искусством, выдал желаемое за действительное. При виде статуи у него в голове сразу родился облик Венеры – отсюда и пошло название, к которому позже добавился топоним. Спустя годы он писал в своих мемуарах, которые так и не успел опубликовать: «Всё указывало на то, это Венера во время суда Париса…». То есть увиденное он тут же отождествил с мифом о том, как Гера, Афина и Афродита (в римском пантеоне – Юнона, Минерва и Венера) устроили первый на свете конкурс красоты, а в судьи выбрали пастуха Париса.
Выбор, как известно, не был беспристрастным, каждая сулила бедняге в случае правильного выбора всевозможные блага. Предложение Афродиты, пообещавшей пастушку Елену Троянскую, оказалось самым заманчивым, и Парис вручил яблоко ей. В данном случае Дюмон-Дюрвиль тоже, пусть и подспудно, искал выгоды и обрёл-таки её в свой черёд. Но тогда, на докладе у посла Франции маркиза де Ривьер им правила какая-то безоглядная юношеская черта выдавать желаемое за действительное, уповая, что всё как-то само собой и непременно образуется. А то, что с конечностями не комплект, так это пустяки. Вон вездесущий Оливье нашёл же где-то обломанную мраморную руку, держащую плод… Сыщутся и другие. Надо лишь привлечь внимание к находке на Милосе богатых и главное – влиятельных людей, а там уж всё как-нибудь и непременно… И ведь образовалось! Фантазии и кривды разных людей сложились вполне гладко в одну весьма похожую на правду историю.
В сущности, тогда во лжи Дюмона-Дюрвиля и уличить было нельзя. Никто ведь не спрашивал: «А правду ли вы тут нам говорите или это всего лишь ваша версия?». Если бы такой вопрос последовал, то, наверняка, офицер сознался бы, что выдал желаемое за действительное. Но вопросов не было. Когда же Марцеллюс внёс свой вклад в эту историю, то Жюль словно сам уверовал в то, о чём говорил. Хотя и тогда оставлял себе место для манёвра. Так, через год на заседании французской Академии, докладывая об обстоятельствах находки, он говорил: «Статуя изображала обнаженную женщину, которая в левой поднятой руке держала яблоко, а правой придерживала красиво драпированный пояс, небрежно ниспадавший от бедер до ног». При этом тут же добавлял: «В остальном и та, и другая рука повреждены и в настоящее время отняты от туловища». Но что подразумевал докладчик под «настоящим временем» – тот момент, когда впервые увидел Венеру или когда уже докладывал академикам? Никто опять не задал этого, казалось бы, очевидного вопроса.