Пользуясь заминкой, ко мне украдкой
подошла Аделаида и встала за спиной.
– Наш уговор еще в силе? – потихоньку
спросила она из-за моей спины.
– Конечно, – не поворачиваясь к ней,
подтвердил я.
– А я думала, что вы специально
взбесили мою дочь, чтобы она уперлась и отказалась выходить за
вас.
– А она не хочет за меня выходить? –
притворно удивился я.
– На данный момент, – зло процедила
Аделаида, – вашими стараниями, она мечтает, чтобы вас
колесовали.
– Мне это льстит, – хохотнул я.
– Не вам приходиться усмирять её
нрав, – проворчала Аделаида.
– Вы же сказали, – с издевкой
напомнил я,– что она знает свой долг и за любого крокодила пойдет,
если это будет угодно родителям.
– Так оно и будет, не сомневайтесь! –
процедила Аделаида, все же, видимо, оставшись при своем мнении, что
я специально драконю её любимое чадо. – Значит, о помолвке и
признании Фила объявим после церемонии?
– О признании Фила и помолвке объявим
после церемонии, – правильно переставив приоритеты, согласился
я.
Аделаида сделала несколько шагов
назад, вернувшись обратно в строй, и как раз вовремя. Через коридор
герцогов и лордов, чинно и важно, облаченные в парадные одёжды,
шествовали Крайкосы. Отец и дядя Томаша, его двоюродный брат –
подросток и Стелла.
Они подошли к нам и встали напротив,
по левую сторону от судей Триликого. Лица у всех были бледными и
суровыми.
– Именем Триликого да пребудет мир в
ваши дома! – вместо приветствия хором провозгласили сэр Артур и сэр
Лоренс. – Да пребудет с нами светлое слово его.
С этими словами сэр Артур раскрыл
свою книжечку и стал самозабвенно читать какую-то молитву на
непонятном никому языке.
Я стоял напротив Стеллы. Девушка была
сама не своя от бушевавших в ней чувств. На бледных щеках горел
яркий румянец, покрасневшие глаза сверкали, большая грудь в
волнении поднималась вверх-вниз, вверх-вниз. Это добавляло Стелли
еще большего очарования.
Я ободряюще улыбнулся ей, мол, все
будет хорошо, не переживай. Но эта возымело обратный эффект.
Стелла вдруг сорвалась с места и,
подскочив ко мне, залепила своей маленькой ручкой мне звонкую
пощечину. В зале воцарилась гробовая тишина.
Щека горела. И было почему-то очень
стыдно. Я в недоумении смотрел на Стеллу. Неужели она прознала про
сплетню о своей беременности от Роджера? Тогда её можно было
понять, меня запоздало укололо чувство вины.