До пенсии ему оставался ещё год, работал он не дольше двух недель в полгода: как только получал аванс, сразу уходил в запой и не выходил из него месяцами. Поэтому к матери Митька чаще всего приезжал тогда, когда совсем нечего было есть. Мать пару дней откармливала сына, отпаривала в бане, и после этого, когда он уходил, смотрела в окно ему вслед, когда он, с полными сумками огородных припасов и значительной частью тех продуктов, которые привозила Марье Осиповне дочь, шёл по полю от неё.
* * *
Входная дверь скрипнула, и баба Маня вздрогнула. «Митька», – пронеслось в голове, но в ту же секунду она услышала знакомый старчески-ослабленный голос Полины, своей подруги, которая жила в паре домов от неё.
– Можно? – и, по деревенскому обычаю, не дождавшись ответа, маленькая ссохшаяся фигурка бабы Поли ступила на кухню, служившую у дверей коридором.
Марья Осиповна поднялась со стула, пошла навстречу гостье. Разочарование от того, что гость этот был не тот, кого она ожидала, быстро сменилось мыслью, что с Полиной не так тяжело пройдут ближайшие полчаса ожидания.
– Заходи, заходи, – отозвалась Марья Осиповна, и Полина мелкими медленными шажками, не отрывая ног от пола, зашаркала к большому столу у окна, за которым полчаса назад сидела хозяйка дома, которая, обогнав гостью, уже снимала полотенце с оладий. – Чай будешь?
Бабе Мане приходилось громко, почти крича, говорить с подругой, которая практически полностью была глуха.
Конец ознакомительного фрагмента.