Питер медленно повернул голову. Мышцы слушались неохотно.
– Святой отец, позвольте, мы начнем оргию, – сказал Хайрам.
– Да, конечно, начинайте, – отозвался Питер.
Последний раз пыхнул, отложил трубку, и некоторое время наслаждался тем, как шевелится потолок. А потом потолок перестал шевелиться, и Питер сказал:
– А поворотись-ка, телка, к подругам передом, а ко мне задом.
То, что происходило в следующий час, вряд ли стоит описывать в подробностях. Все оргии примерно одинаковы, индивидуальные различия проявляются только в начале, когда участники еще не распалились, и в конце, когда они уже устали. Так что мы опустим детали основной части оргии и перейдем к финалу.
– А все-таки этот сэр Роджер поступил с нами, как жаба, – сказал Шон.
Питер пыхнул третьим косяком, хихикнул и потребовал:
– Поясни.
Шон начал смеяться. Наблюдателю, не знающему о том, сколько травы он выкурил, его смех показался бы неестественным. Закончив смеяться, Шон сказал:
– Ну, это, ковры мокрые, телки вялые, одна только хороша – та, которая пляшет. Сдается мне, надо их наказать.
– Не люблю наказывать, – меланхолично произнес Хайрам.
На него конопля подействовала необычно – он стал не весел, а расслаблен и скучен. Так тоже иногда бывает.
– Да ты что! – изумился Шон. – Наказывать – это весело! Давайте устроим гладиаторский бой!
Питер вспомнил, что сам думал об этом, когда подъезжал к загону.
– Гладиаторский бой между телками? – переспросил Питер. – Интересно… А давайте устроим!
– Пойду-ка я посплю, – сказал Хайрам, поднимаясь. – Завтра вставать рано.
Шон проводил его издевательским смехом.
– Слабак! – сказал он, когда Хайрам вышел из залы.
– Такие слова принято говорить в лицо, – заметил Питер.
– Это не слова, это шутка, – сказал Шон.
– Это неудачная шутка, – сказал Питер. – Будь ты не накурен…
– Смиренно прошу святого отца принять мои искренние извинения, – сказал Шон.
– Извинения приняты, – сказал Питер. – Давай уже начинать. Пошли кого-нибудь за ножами.
Сэр Роджер Стентон валялся на неразобранной постели. Он лежал полностью одетый и в сапогах, раздеваться и разуваться не было ни сил, ни желания. А наложниц он почему-то прогнал. Сегодня он выкурил еще одну трубку опиума, третью за последние сто дней. Он понимал, что вот – вот перейдет грань, отделяющую нормального человека от наркомана, возможно, уже перешел, но это было уже все равно. Важно только то, что пока действует опиум, можно забыться и не думать ни о том, что произошло, ни о том, что произойдет следующей ночью. Но потом кайф проходит, и становится так плохо, так плохо…