– Сделаю, Петр Евсеевич, – отрапортовала она и пообещала вскоре вернуться.
Дорога с горки будто сама ложилась под ноги. Алина
бежала по ней легко, едва ли не вприпрыжку. То, что сосед прихворнул, огорчало,
но все же не портило яркого, как день, настроения. Морская картина стояла перед
глазами, словно гигантское полотно, до тех пор, пока Алина не свернула налево.
Теперь солнце било не в глаза, а целовало горячими поцелуями разрумяненную
щеку.
Алина поздоровалась с жителем углового дома,
хоть и не знала имени этого мужчины с бородой и вечно взъерошенными русыми
волосами. Нередко она видела его на террасе за мольбертом. Но сегодня мужчина,
одетый в темно‑синий халат и с кофейной чашкой в руке, просто задумчиво
любовался видом.
Возле третьего в переулке дома Алина заметила
карету «Скорой помощи» и невольно замедлила шаг. Опять. Раз‑два в неделю стабильно возле этого
одноэтажного домика, прячущегося за выкрашенным в солнечно‑желтый цвет забором,
появлялась эта машина, от которой веяло бедой. Кто живет в доме? Одинокий
старик вроде соседа Кириллова, который страдает повышенным давлением или
сахарным диабетом и не может самостоятельно дойти до врача? Алина поймала себя
на том, что опять старается прошмыгнуть мимо «Скорой» торопливо и незаметно,
испытывая угрызения совести, будто это она повинна в болезни хозяина домика с
солнечным забором. Не в болезни повинна, а в том, что не оказывает помощь, хотя
могла бы… Она на секунду зажмурилась и задержала дыхание, как перед прыжком в
воду, силясь отогнать непрошеные мысли, что и старику Кириллову могла бы помочь
куда быстрее, чем травяная настойка.
Нет, она поклялась себе, что больше не возьмет
в руки кисть. Алина пробежала переулок, который не любила еще и по другой
причине – из‑за углового пустующего дома, выставленного на продажу. Дом
выглядел вполне ухоженным, но вот странное сооружения в виде мачты отчего-то
пугало. Когда‑то давно кто‑то выкрасил старый столб, на котором еще сохранился
колоколообразный «абажур» с крупной лампочкой‑грушей, в пожарный цвет, обрезал провода и приделал к
верхней части «мачты» деревянную «корзину». С последней свешивалась веревочная
лестница с дощатыми перекладинами. Алине даже страшно было представить, что кто‑то
взбирался на такую верхотуру, хотя вид на море из дозорной «корзины» наверняка
открывался захватывающий. «Мачту», похоже, никогда не реставрировали, потому
что краска со временем облезла, ее куски повисли на столбе крупной чешуей, под
которой язвами обнажилось потемневшее дерево. Веревки лестницы обтрепались,
сгнившие и переломленные перекладины щерились острыми обломками, которые не
обтесали ни ветра, ни дожди. Сооружение казалось Алине таким пугающим, как
застрявшая между рифами грот‑мачта затонувшего корабля. Разве что не хватало
водорослей и облепивших дерево ракушек. На «мачту» было страшно смотреть, но
тем не менее она притягивала взгляд. Каждый раз, проходя мимо, Алина боролась с
двумя противоположными желаниями – зажмуриться и поскорей проскочить неприятный
участок пути и, наоборот, приблизиться и рассмотреть сооружение до деталей в
смелой надежде, что, может, оно перестанет казаться ей таким отталкивающим.