Она с облегчением выдохнула, когда наконец‑то
вышла на центральную дорогу, ведущую к небольшой прибрежной зоне с магазином и
тесным кафе. Этот маленький поселок в Краснодарском крае, льющийся, словно
ручеек, с горы к морю, был малолюдным, туристы сюда не заглядывали. Может,
потому, что на карте его не отметили даже ничтожной точкой. Всего в двадцати
километрах отсюда, в городе, куда и съезжались в сезон отдыхающие, жизнь
бурлила. Здесь же царило затишье. Может, со стороны выглядело странным, почему
молодая женщина двадцати пяти лет выбрала для проживания излишне спокойный
поселок, когда могла бы поселиться в местном центре культуры и развлечений. Но
Алина устала от мегаполиса и сознательно искала уединения.
В магазине никого, кроме худой, будто высохшей,
продавщицы не оказалось. Алина с улыбкой поздоровалась со скучающей за
прилавком женщиной и выбрала для соседа еще горячий, прямо из печи, багет, а
для себя – буханку серого хлеба и пару плюшек к чаю. Когда она, расплатившись
за покупку, повернула к двери, вдруг услышала за спиной предостерегающий шепот
продавщицы:
– Сегодня – полнолуние.
– Простите? – оглянулась Алина. Продавщица смотрела на нее со смесью странной
жалости и сочувствия.
– Полнолуние, говорю, – повторила та и подняла брови.
– Да… – растерялась девушка, не понимая, на что намекает женщина.
– Двери хорошо закрывайте. И окна, – вздохнула продавщица и повернулась к вошедшему
в булочную новому покупателю – молодому мужчине. Алина поспешила выйти на
насыщенную морской свежестью улицу.
Отщипнув от буханки кусочек, она положила
кисловатую ароматную корочку в рот и медленно прожевала. Соблазн прогуляться
вдоль моря, любуясь на плещущиеся у каменистого берега волны, был велик, но Алина
помнила о прихворнувшем соседе, который не столько ожидал свежего хлеба,
сколько, может, помощи. Поэтому, не задерживаясь, повернула к ведущей в гору
дороге. Алина уже пересекла прибрежную часть поселка, когда ощутила внезапный
озноб и ломоту в костях, какие бывают при заболевании гриппом. Но надежда на
то, что ее всего лишь сразил вирус, растворилась в тошнотворном головокружении.
Алина еще успела бросить взгляд на ближайшую лавочку, но добраться до нее уже
не смогла.
…Она умирала. Оранжевые всполохи жадно
облизывали сухие ветви, подползая к босым ногам и наполняя нестерпимым жаром
все тело, заставляя его извиваться в тщетных попытках отсрочить мучительную
смерть. Растрепавшиеся волосы облепили взмокшее лицо и прикрыли обнажившуюся из
разорванной робы грудь. Она кричала – не от боли и страха, а от вопиющей
несправедливости, хоть и понимала, что взывать к разуму ополоумевшей толпы
бесполезно. Еще вчера к ним приходили со своими бедами горожане, а сегодня те
же люди с лицами, распаленными жаром от костра, с улюлюканьем наблюдали за ее
гибелью. Ее крики только раззадоривали заполнившую площадь толпу, но не
вызывали ни малейшего сочувствия. «Ведьма! Гори, ведьма!» – выкрикнул кто‑то в
безумном экстазе, и толпа подхватила вопль. «Ведьма! Ведьма! Сгинь, ведьма!» И
она сгинет – на потеху предавшим ее горожанам, прикованная к столбу и
заключенная в огненное кольцо. В тот момент, когда пламя обожгло ее ноги, а в
волосах затрещали искры, она сквозь пелену дыма и слез увидела того человека,
который и погубил ее. Он стоял в первом ряду и в отличие от толпы не выкрикивал
проклятия. Черная маска скрывала половину его лица, открывая только бородку и
сжатые в тонкую линию губы. Он следил за ее казнью, не отводил взгляда, глаза
его холодно блестели в прорезях маски, и в их изумрудной зелени отражались
огненные всполохи. Этот полный ледяного спокойствия взгляд причинил ей боль
куда более сильную, чем огонь. Она подавила рвущийся наружу новый крик и,
собрав остатки сил, плюнула в сторону мужчины в маске, сопроводив сухой плевок
проклятием…