Я сейчас, когда это пишу, порылся в интернете, чтобы проверить, когда же немцы заняли нашу деревню. По-видимому, это произошло 14 или 15 августа. Вот что я нашел про бои в нашем районе. 13 августа немецкие войска захватили станцию Молосковицы и перерезали железную и шоссейную дороги Кингисепп – Ленинград. А Молосковицы – это следующая станция после нашей в сторону Эстонии. Интересная информация нашлась и про нашу станцию. 11 августа 1941 года Ленинградская стрелковая дивизия народного ополчения разгрузилась в Волосове, заняла позиции в 5—6 километрах от Волосова в районе станции Вруда. Первый бой она приняла вечером 11 августа 1941 года, переходила в контратаки, временами успешные, частично воевала в окружении. Бои продолжались до 14 августа. Но с 14 августа началось массовое бегство ополченцев с позиций, и к 16 августа дивизия в панике отступила к Волосову. В ней оставалось не более 50% от первоначального состава. Из приказа №001 войскам Кингисеппского оборонительного участка обороны «О борьбе с паникерами и трусами»: «1-ый стрелковый полк 1-ой гвардейской дивизии народного ополчения растерял свои подразделения и не смог оказать фашистским полчищам необходимого отпора… 1-ая гвардейской дивизии народного ополчения и 281 стрелковая дивизия из-за паники и трусости в боях 16 – 17 августа растеряли большинство личного состава». Думаю, что эта оценка излишне сурова, во всяком случае, по отношению к рядовым ополченцам. Я много слышал о народном ополчении, участвовавшем в обороне Москвы осенью 1941 года. Оно тоже состояло из совсем необученных военному делу, плохо вооруженных штатских людей. Большинство из них погибло. Так что и этой ленинградской дивизии, наспех собранной из жителей Ленинграда, надо спасибо сказать за то, что она хоть на три дня затормозила продвижение немецких войск к Ленинграду.
Из этих дат следует, что мы оставались в Тресковицах никак не позже, чем до начала августа. Мы должны были ехать к папиным родителям, жившим недалеко от Череповца, но задерживались с отъездом, потому что, как потом объясняла мама, потеряли связь с папой, ждали от него письма с фронта, но так и не дождались. Наконец, мы собрались. Не помню сборов, помню, как уже идем пешком к станции и везем на тачке свой багаж – пару чемоданов, тюки. В основном – одежда. Самое ценное из того, что взяли, – швейная машинка, которая нас в эвакуации часто спасала и кормила, когда мама стала шить на заказ. Тележку везла какая-то женщина из деревни, видимо, родительница кого-то из маминых учеников. Ей же мы оставили ключи от нашего дома. Многие детали я запомнил еще и по более поздним маминым, многократно повторявшимся рассказам об этом нашем бегстве от наступавших немцев. Как всегда, для мамы эффектность детали была важнее ее достоверности. Так что я не совсем уверен, что то, что я запомнил в маминой интерпретации, было точно таким на самом деле. Например, то, что бежали мы в грозу, и когда гремел гром, я говорил: «Мамочка, это не страшно, это же не бомбы!» По маминым рассказам она не хотела брать швейную машинку, но ее уговорила та женщина, которая нас провожала. На станции мы обязательно хотели купить билеты на поезд до Ленинграда. В кассе никого не было. Мама знала кассиршу, она жила недалеко. Когда мама нашла ее у себя дома, она с большой неохотой пошла в кассу, приговаривая: «Зачем сейчас билеты». В вагоне ехали люди со стороны города Кингисеппа вблизи Эстонии, то есть со стороны фронта, что-то рассказывали. Кстати, удивительно, что поезда еще продолжали ходить и даже какое-то расписание соблюдалось, раз мы бежали к какому-то определенному поезду.