Что касается одежды – не должна она быть «легкомысленна и тщеславна» ни у кого, а у девицы – особенно, ибо показывает легкомыслие и тщеславие особы, готовой влезть в долги, но отличиться платьем. Одежда не по средствам – очевидная глупость!
Выучить правила на все случаи жизни невозможно. Помни главное: правильные слова и правильные поступки может подсказать только сердце целомудренное, чистое и верное.
Но даже самодержцу было ясно, что управлять указами – не получится, воспитывать наставлениями – тем более. Где же взять ту силу, которая сможет наставить – направить – пригвоздить и возвеличить? Если не церковь, то что?
Удивившись страсти французов к театру, Пётр спросил: «Зачем? Зачем нужна литература?» Ему, царю – инженеру, было совершенно ясно, зачем чертежи и руководства, зачем исторические хроники и научные трактаты. Надо знать, как делать, надо знать, что есть в природе, надо знать, что было «в веках, бывших прежде нас». А вот зачем писать о том, чего не было, о событиях и людях выдуманных?
Французы ответили мудро. Сказали, что человек может насовершать столько ошибок – исправить их жизни не хватит! А читая о других людях, чужие истории, он учится на чужих ошибках. Литература – учебник жизни. И царь сделал потрясающий вывод: «Надобно и нам литературу завести».
Не дано людям видеть будущее, не мог предположить Пётр, глядя на инженер – поручика Ибрагима Ганнибала, что лучшим русским поэтом станет правнук этого арапа… Но вот первого русского поэта царь разглядел – в недавно разбитом Летнем саду. На рассвете.
Выйдя по обыкновению на прогулку, Пётр увидал мальчика, сидевшего в глубокой задумчивости напротив статуи Венеры Таврической.
– О чём думаешь?
Мальчик не смутился. Ответил прямо, разумно и кратко:
– У неё не хватает рук, но думаю, так даже лучше – в ней появилась тайна…
Это был ответ поэта.
Это был четырнадцатилетний Антиох Кантемир(1708—1744).
Парадоксальная страна – Россия. Первым русским поэтом считается румын. И это при том, что русская литература существовала уже 700 лет. Как и почему?
Рубеж семнадцатого и восемнадцатого веков и сегодня воспринимается нами, как возникновение совершенно новой России. «Там», в «Москве – третьем Риме» остались подёрнутые дымкой времени, жития и хождения. А «здесь», в новорождённой Российской империи, должна была возникнуть литература – общественная сила, литература – высший авторитет. Вторая власть… если не первая.