Жили хозяева, мягко говоря, небогато и в особенности
чувствовалось это за столом. Пустые щи, немного зелени, очевидно,
выращенной в палисаднике, и несколько сухарей… и я в качестве
нахлебника!
Спать мне постелили на полу, другого лежачего места в доме
просто не было. Никифор, правда, пытался уступить мне место на
сундуке, но я, посмотрев на размеры этого предмета мебели,
благоразумно отказался. И правильно сделал, потому что спалось мне
откровенно плохо. Стоило закрыть глаза, как передо мной появлялся
матрос с разодранным горлом и пристально смотрел, так что стыла
кровь в жилах. Казалось, он хочет спросить – «за что ты меня так?»
А потом ко мне пришла кошка и, устроившись под боком, принялась
мурлыкать. Присутствие живого существа рядом так меня обрадовало,
что скоро успокоился и даже смог ненадолго забыться. Тем не менее,
проснулся рано и почувствовал себя почти хорошо. Выйдя во двор,
обнаружил кадушку, полную дождевой воды и наскоро умылся. Стало
немного легче.
– С вами все в порядке?
– поинтересовалась неслышно
поднявшаяся вслед за мной Василиса Егоровна.
– Более или менее, – пожал я плечами.
– Стонали вы и ворочались,
– пояснила она свое любопытство.
– Должно сон дурной приснился?
– Вроде того.
– У тех, кто с фронта вернулся
такое часто бывает. Отец Никишин, как с империалистической пришел,
долго во сне кричал.
– А где он сейчас?
– Погиб под Царицыным.
– Простите.
– Да не за что. Вы же тут не
виноваты…
Некоторое время мы молчали. Я не знал, чем помочь этой доброй
женщине. Денег у меня нет, продуктов тоже. Предложить наколоть
дрова? Ну, во-первых, дров во дворе не видно. А во-вторых, как ни
стыдно признаваться толком и не умею. Мы жили в квартире с
центральным отоплением, а когда гостили у того же дяди Паши, он мне
не доверял. Говорил, что у меня руки не под то заточены, и потому
несчастный случай практически неизбежен.
– Идемте чай пить, – наконец позвала она меня.
– С удовольствием. Только…
– Вам что-то нужно?
– Скажите, у вас есть
зеркало?
Если Василиса Егоровна и удивилась этой просьбе, то виду не
подала, а прошла на свою половину, чтобы через минуту вернуться с
небольшим ручным зеркальцем в деревянной оправе. Покрытие было
неважным, край треснувшим, но, по крайней мере, я впервые смог
более или менее подробно рассмотреть свою новою наружность. Что же,
не так уж все и плохо. Не кривой, не косой, сложен пропорционально
и, кажется, не обижен силой. Возраст примерно около двадцати двух
лет. То есть, вдвое моложе себя прежнего.