Лицо конечно самое рабоче-крестьянское, но нельзя сказать, чтобы
совсем грубое. И если добавить к нему порядочную прическу, будет
совсем хорошо. Впрочем, пока что стричь и укладывать особо нечего.
Видимо в Красной армии, борясь с насекомыми всех оболванивали под
машинку. Слава богу, хоть не под Котовского! Несмотря на то, что в
моем времени бритая голова была в моде, мне такой стиль никогда не
нравился.
– Теперь вижу, не соврал
Никифор, – мягко улыбнулась
хозяйка.
– Что, простите?
– Ну он мне шепнул, что вы
артист…
– Не похож?
– Да, руки у вас рабочие и в
мозолях. Сначала подумала было, что вы слесарь, а теперь вижу, как
прихорашиваетесь…
Н-да, никогда Штирлиц не был так близок к провалу! Я вот о
въевшихся в кожу частицах металла даже не подумал, а она сразу
догадалась.
– Не просто артист, а музыкант,
– постарался ответить как можно
более спокойно. – А что до рук,
так в армии никому не интересно, какой у тебя талант. Главное
– чтобы с автомат… то есть,
винтовкой, обращаться умел.
– Нешто в вашем полку никакого
оркестра не было?
– Так я гитарист, а там все
больше на духовых инструментах…
Впрочем, моя специализация совершенно не заинтересовала
добрейшую Василису Егоровну. Быстро наколов лучины, она растопила
плиту и поставила на неё закопчённый медный чайник. Дождавшись
когда тот закипит, бросила туда полную щепоть заварки. Тем временем
поднялись девчонки и растолкали сладко сопевшего Никишку. В общем,
вся семья была в сборе.
Вы когда-нибудь пили морковный чай? Причем, без ничего, и в
особенности без сахара. Вот я делал это в первый раз в жизни, дуя,
осторожно прихлебывая и все равно обжигаясь о край жестяной кружки.
Божественный напиток, чтоб его…
А потом мы с Никифором отправились на похороны погибших в стычке
с бандитами. Честно говоря, поначалу в моих планах вовсе не было
посещения траурной церемонии. Ведь я не знал ни товарища Лукина, ни
Машу, которых с такой скорбью поминал бывший со мной в плену
парень. Зато их знал и возможно даже относился с симпатией Николай
Семенов, в теле которого сейчас обитал совсем другой человек.
Немного позже мне удалось привыкнуть, что все мало-мальски
значимые мероприятия в этом времени начинаются с митинга, но сейчас
эти речи, полные пафоса перед искренне скорбящими людьми,
показались мне несколько неуместными. Однако присутствующие
встретили их если не с одобрением, то уж точно с пониманием. Для
них классовая борьба, о которой с жаром толковал товарищ Фельдман и
другие выступающие, была повседневной реальностью. А погибшие, как
ни крути, жертвами этой самой борьбы.