Если бы не Данди, мне кажется, я бы уже давно сбежала отсюда. И к нынешнему жаркому лету 1805 года, когда мне исполнилось пятнадцать, меня бы уже давно здесь не было.
К лету, когда я впервые восстала против отца.
В тот день мы должны были дрессировать пони для езды под дамским седлом. Я считала, что лошадь еще не готова к этому, а отец настаивал на своем. Всякий увидел бы, что лошадь совсем еще не объезженная. Но отец поставил ее на корду два или три раза, она пошла хорошо, и он велел мне начать ее объезжать. Данди он не мог приказать это. Она просто улыбнулась бы одной из своих дразнящих медленных улыбок и сбежала бы на целый день, засунув мимоходом в карман корку черствого хлеба и кусок заплесневелого сыра. Но домой она вернулась бы с тушкой украденного цыпленка, и это спасло бы ее от битья.
Поэтому мне было приказано скакать на этом пони, слишком молодом для дрессировки и слишком пугливом для седла.
– Он совсем не готов, – попробовала я настоять на своем.
– Готов, – отрезал отец. – Садись.
Я внимательно посмотрела на отца. Вчера он страшно напился, и его сегодняшняя бледность и красные веки свидетельствовали о том, что у него нет никакой охоты стоять под полуденным солнцем с игривым пони на поводу.
– Давай я потренирую его, – предложила я.
– Ты будешь скакать на нем, – оборвал он меня. – И не учи меня, сучка.
– К чему такая спешка? – поинтересовалась я, на всякий случай отступая от него подальше.
– У меня есть для него покупатель, – последовал ответ. – Один фермер хочет купить его для своей дочери. Но он должен быть готов к следующей неделе.
– Ну так я и приготовлю его к следующей неделе, – опять предложила я, – а сегодня повожу его на корде.
Отец искоса взглянул на меня и позвал: «Займа!» При этом крике из фургона выскочила моя мачеха и выжидающе остановилась.
– Иди подержи ее! – сказал он мне, кивнув на лошадь. – Я хочу воды.
И он пошел к телеге. Я как дура стояла и ждала, пока он пройдет мимо меня. Но, едва поравнявшись со мной, он резко бросился на меня и заломил мне руку за спину с такой силой, что я даже услышала, как затрещала кость.
– Немедленно садись на пони, – прошипел он мне в ухо, – или я так выпорю тебя, что ты не сможешь сидеть ни на нем, ни на чем другом целую неделю.
Я попробовала вырваться, но безрезультатно. Моя мачеха стояла, ковыряя в зубах и наблюдая эту сцену. Она никогда не вступалась за меня, беспокоясь только о себе, чтобы мои крики не разбудили ее собственного ребенка.