***
Хитрый Весельчак наблюдал за беспощадной бойней издалека, но не решался вступить в схватку. Когда он узрел, что Эймел погиб, понял: битва проиграна. На поле боя умирали все жители деревни.
До Весельчака дошло, что пора уносить ноги. Он вспомнил об овраге в лесу, где прятались Фирри и Сатий, и побежал, обгоняя ветер. До него доносились звуки битвы и крики умирающих людей. Весельчак не видел и не знал, что с Ирель, но боялся, что женщина погибла вместе со всеми.
«Зачем она выбежала из укрытия? Конечно, переживала за мужа, но и бросать детей не следовало», — размышлял Весельчак. Он тяжело дышал и нёсся к оврагу. Никогда в жизни он так не бежал – сам удивился резвости.
Фирри с Сатием прятались в овраге и тревожно всматривались наверх.
— Ирель не пожелала спокойно сидеть с нами, ушла вслед за папой, – с грустью произнёс Сатий, когда увидел Весельчака. Он дал ему отдышаться и спросил: — Они погибли? Оба?
Взор парня настойчиво просил: «Скажи «нет», но Весельчак подумал, что лучше не обманывать Сатия, и произнёс:
— Скорее всего, да.
Ни слезинки в глазах. Неведомая решимость зажглась во взоре Сатия.
— Их не вернёшь, — пробормотал Весельчак и продолжил: — Но нам надо выжить. Пора бежать, и желательно – побыстрее.
— Бежать? Ну нет! Мы останемся здесь и дадим отпор! — твёрдо сказал Сатий и начертил палкой на земле руну воина.
— Сатий, не дури. Отец хотел, чтобы мы остались живы. Все. Втроём. А ты предлагаешь смерть, — произнёс Весельчак.
— Нет. Я предлагаю жизнь, достойную истинных героев, — твёрдо ответил отрок пятнадцати вёсен от роду.
Весельчак проклинал упрямца про себя, но сделать ничего не мог. Он потянул Сатия за собой. Бесполезно. Парень твёрдо стоял на земле и не желал трусливо бежать.
— Сатий, ну что ты упрямишься? У нас и оружия нет, нечем с ними бороться, — тщетно убеждал Весельчак.
Внезапно встрял Фирри:
— Думаю, Сатий знает, что делает. Не стоит ему сейчас мешать. Я верю — мы выживем, — упрямо добавил он.
— Выживем? Против двух десятков троллеорков? Они злостной магией убили Эймела: накинули на него чёрную паутину и разорвали беднягу! – сорвался на крик мужчина. Ему стало не до веселья. И тем более не до хитрости.
Сатий, возможно, и не ведал, что делает, но он следовал велению сердца. Внутри него зажглись решимость и отвага. Он вспомнил слова отца: «Храбрость важнее разумных доводов трусливого ума».