— Расскажи, — начала с набитым ртом Светлана, совсем
по-ребячески, — а как ты сегодня поломался? Далеко ли от станицы
стоял?
— Когда я ем, — начала мама поговорку, предназначенную для
детского уха, — я глух и нем, Светка.
Сестра недовольно вздохнула, но послушалась. Некоторое время за
столом, при свете лампочки, что гнездилась в черном патроне, на
стене дома, слышалось только довольное чавканье.
Мне и правда было приятно. Приятно просто помолчать с родными,
которых я не видел так много лет. Приятно было снова попробовать
этой простой, но вкусной пищи. Все казалось еще вкуснее, когда
ужинаешь, завтракаешь или обедаешь на улице, под открытым небом. И
даже хитрые комары, что почти беззвучно садились на кожу и норовили
укусить, не портили вечер.
Потом пошел разговор. Говорили о том, что было за день. Отец
рассказывал какие-то веселые байки с работы.
— А я завгару нашему и говорю: раз уж машину нам дать не могуть,
— гремел отец за столом, — давай мы баб возьмем, да и в прицеп
посодим! Я сам их на свеклу полоть повезу!
— Ну-ну? А они че? — С интересом, подперев голову ладонью,
спрашивала мама.
— Да завгар смотрит на меня ошалелыми глазами, а Манка, ихняя
бригадирша, давай орать, мол, знаем мы, как ты, Сеня, ездишь! Не по
ровному, а по буеракам нас потащишь! Прицеп на кочке подпрыгивает,
вот мы все и посыплемся!
Маманя зычно захохотала. Света же, сложив подбородок на кулачки,
улыбнулась.
Отец у меня был тем еще весельчаком. Вспомнились мне его
выходки, когда я был совсем мальчишкой.
Иной раз возьмет меня папа в бригаду. Весело мне там было. А как
домой едем, отец глядь! А там, вдоль дорожки, бабы с полей топают.
Идут босые, да на крепких плечах тяпки несут. Ну батя к-а-а-а-к
дуднет в сигнал! Колхозницы все разом и подскочат, как
ужаленные.
Отец едет, смеется, щерит желтоватые зубы. А как мимо женщин
проедет, услышит по-мужски крепкие матюки да отвечает:
— А? Чего, бабоньки говорите? Ниче не слышу! Мотор весь слух
перебивает!
Вскоре стали расходиться. Прибрав стол, мама со Светой ушли в
дом, от комаров. Мы с отцом вышли за ворота. Батя закурил. Протянул
мне открытый беломор. Когда я отмахнулся, он спросил:
— Чего ты? Заболел че ли? Курево не хочешь?
— Да что-то не хочется, — обнял я свои плечи. Оперся на все еще
теплые от солнца доски забора.