— Извините. Я не знаю, что на меня нашло.
Он развернулся, держа поднос с завтраком. Улыбнулся. И важно, словно зачитывая проект какого-нибудь закона, провозгласил:
— Я придумал, кем будет ваша героиня. — Поставил поднос на стол.
— Кем же?
— Я долго думал, как сделать так, чтобы... чтобы можно было говорить об уважительном отношении к ней.
— И? — Писательница еще плотнее закуталась в шаль, стараясь не выдать своего волнения.
Эрик фон Гиндельберг аккуратно выкладывал ягоды. И только после того, как вокруг белоснежной горки творога образовался идеальный круг, ответил:
— Она могла быть связной. Работать со своим мужем-разведчиком. Их раскрыли. И он...
— Он ее не выдал? — Глаза Агаты горели, пальцы теребили бахрому шали. — И поэтому она осталась в живых?
Бывший канцлер только печально покачал головой. Ему отчего-то не хотелось огорчать молодую женщину, которая верила в сказки и отказывалась верить в пытки.
— Его просто не захватили живым, — вздохнул он. — Не дался. Только так. Иначе...
— Это же... реальная история? Да? — неожиданно спросила писательница.
— Да. Только случилась она с точностью до наоборот. Мой заместитель ушел из Оклера. А его жена погибла. Франц вышел купить молока к завтраку — с вечера забыли. Они с женой еще смеялись и спорили... Кому идти.
— За молоком...
Агата резко отвернулась, отошла к окну. Шаль сползла с плеч, но она ее не поправила. Собаки, которым со своего места были видны блеснувшие в глазах гостьи слезы, посмотрели на хозяина недовольно.
— Простите, — тихо сказал он. — Мне не следовало...
— Ничего-ничего, это... это вы меня простите, сейчас. Буквально минуту...
Сделать глубокий вдох, изо всех сил стараясь максимально расслабиться на выдохе. Так учил ее муж. Помогает. Муж... Ком снова подкатил к горлу, в носу защипало. Так не пойдет, надо держать себя в руках, иначе барон решит, что она истеричная, несдержанная особа...
«Наверное, это правильно, что над судьбой Франца и Матильды кто-то прольет слезу... Жаль, что я не могу...» — бились мысли в голове канцлера.
— Скажите, а... Я могу использовать эту информацию в своей книге? — спросила Агата.
— Думаю да. Никакого особого секрета в этом нет, и потом. Если бы это было не так, зачем мне вам рассказывать?
Эрик фон Гиндельберг постоял еще минуту, борясь с собой. Ему хотелось подойти ближе. Обнять эту трогательную, хрупкую женщину, прижать к себе, сделать так, чтобы огорчений в ее жизни было как можно меньше.