Вместо этого он вздохнул, шагнул вперед, Агата почему-то в этот же самый момент резко развернулась — и они почти столкнулись. Но мужчина плавным, отточенным движением вовремя ушел в сторону.
Повисла неловкая пауза, однако барон быстро справился с собой, улыбнулся, слегка кашлянул и весело проговорил:
— А теперь — никаких расстройств. И — завтрак!
«Ну и зря!» — прочитал он в глазах Грона. Эльза фыркнула. И отвернулась.
— Так, — приказал он низерцвейгам. — Идите-ка, погуляйте лучше. И непременно навестите госпиталь! Вас ждут.
Барон решительно выпроводил собак, взял поднос и направился в столовую.
— А вы? — спросила Агата.
— Я к вам присоединюсь.
Давно ему не было так легко, уютно и тепло. Пожалуй, что и никогда.
Сначала, до войны — вечно всем недовольный отец отравлял жизнь не только ему, но и матери. Не говоря уже о себе самом.
Эрик никогда не понимал, почему мама — красивая, умная женщина, никогда не пыталась что-то изменить. Они с отцом не любили друг друга, это было... слишком очевидно. Ее покорность судьбе чем-то питалась, подобно тому, как питает кристаллы кровь артефактора. Баронесса фон Гиндельберг была несчастна. Но иногда... Иногда он чувствовал, что ее счастье просто спряталось. Притаилось где-то глубоко внутри и всегда выглядывало, пусть и осторожно, в те редкие моменты, когда они оставались вдвоем.
Потом армия. Как ни странно, там Эрику было все же лучше, чем дома.
Война. Когда и дома-то не было. Была целая страна, которую надо было защищать. А дом...
Его, канцлера, называли всемогущим. Даже не так. Его называли «самым»: самым влиятельным, самым богатым...
Свой дом появился лишь после того, как король отправил канцлера в отставку. Нельзя же всерьез считать «своими» покои во дворце. Или огромный отцовский особняк в столице, который все эти годы открывали раз в сезон — канцлеру было положено принимать гостей на зимние праздники.
А этот дом был удивительно похож на него самого. Хмурый. Нелюдимый. Вздыхающий скрипом отполированных половиц. Его дом прятал серые тени в тайных полутемных уголках и доверял царапающим старый лак собачьим когтям больше, чем громким голосам редких посетителей.
Конечно, можно было сделать ремонт. Дом перебрали бы по бревнышку. Или вовсе снесли — отстроили на его месте новенький особняк.
Эрик фон Гиндельберг не хотел этого.