– Плохо дело, – шёпотом сказала Ивлин. – Что делать, Кая?
– Хочешь, я заварю тебе чай, – предложила служанка, заранее зная, что предложение будет отвергнуто, но не в состоянии предложить ничего лучше.
Спустя несколько часов Ивлин вызвали в кабинет отца, и теперь уж наступил черед Каи ждать и теряться в мучительных догадках. Как же долго тянулось время! Служанка пробовала то вышивать, то читать. Ничего не выходило – она пропускала стежки и строчки, и, в итоге, сдалась и, перевернув песочные часы, стала наблюдать за сыплющимся песком.
С самого раннего детства, ведунья бабка твердила:
«Княжна Ивлин – твоя госпожа. Ты должна защищать её. Ценой жизни, если нужно».
Слова эти так надёжно отпечатались в голове Каи, будто бы кто-то вырезал их раскалённым ножом у неё на черепе. И Кая была готова исполнить долг. Она готова была прыгнуть в воду, чтобы спасти юную госпожу. Готова была вытащить её из огня. Готова была – как в рыцарских драмах, которыми они с Ивлин зачитывались – выпить яд, предназначавшийся княжне или заслонить грудью от кинжала. Но как, скажите на милость, было Кае защитить Ивлин от самого Арида? Всё равно, что муравью бороться с мальчишкой, вознамерившимся затоптать муравейник…
Ивлин вернулась, когда в верхней чаше осталась всего-навсего щепотка песка. Она была бледна, но спокойна, и даже как-то… торжественна. Неспешно затворив за собой дверь, она поглядела на Каю, замершую, с немым вопросом на лице.
Княжна открыла рот, перевела дыхание, будто собираясь с силами. Голос, когда она заговорила, был ровным.
– Поздравь меня, Кая, – сказала она. – Я выхожу замуж.
Слова повисли в воздухе, густые, хоть ножом режь.
– За кого? – выдавила Кая, и не узнала собственного голоса. Будто ворона прокаркала.
– Владыка Арид оказал нашему осколку величайшую честь, выбрав меня в жёны для своего сына, – высокопарно объявила Ивлин, и добавила с кривой усмешкой: – Слова отца, а не мои. Мама так мечтала удачно выдать меня замуж. Куда удачнее, чем за Аридова сына?
Кая задохнулась.
– Он не может. Ты ещё ребёнок.
– Разве?
И правда, Ивлин не выглядела ребёнком, не в тот момент. И дело было не во внешности, а в чём-то другом, что всегда скрывалось в глубине, там, где тени лежали гуще. Просыпавшееся в ней порой тревожащее мрачноватое спокойствие. Будто Ивлин было известно что-то – некое глубокое понимание жизни.