В тишину, как в ладонь, завернувшая нас – пустота
вылетает в трубу. У рта
малосильного нет иной работы,
чем сплевать себя на пол. За тенью – моты
покидают аншлаг свой, вехи
заносятся на бумагу, как ее прорехи —
незаметны до времени, что вращенье
сократило в пещерного роя «аз отмщенье»
и кресты на Сократе и выдох «Рано…
вырезать ниже пупа глиссандо,
бегать по краю песка и травы, и смерти,
готовой отвечать на вопрос «будешь третьим?» —
рентгеном». В городе – пустота… только люди
и, как опухоль, прием бутылок – кто удит
живых, кто мертвых, но сдачи
нам всегда хватает лишь на то, что оплачем
однажды в кабаке – то ли с похмелья, то ли от скуки —
уже не кобеля, но еще не суки
в холодных беретах, с зонтами наперевес —
испившая нас вода прибавляет вес
каждому слову или это хрип крана,
укушенного под Ватерлоо. Охрана
молчанья негромче ее обертки:
малыш бежит дома – вернее, порки.