— Что я мог внушить тете переписать завещание на меня?
Теоретически мог бы, наверное. Но не внушал. Кстати, если уж на то
пошло, что в этом случае могло помешать мне сварганить и
мнемосвидетельство?
— Этого мы никогда не узнаем. Ладно, Клим. Суд удаляется на
совещание. Имей в виду, что совещание может длиться не один
час.
— А если, скажем, у ответчика запланированы на сегодня другие
дела, в какие сроки суд рекомендовал бы оному снова предстать перед
собой?
— Суд… — задумался на секунду Назарий Антоныч, — рекомендовал бы
подтягиваться ближе к завтрашнему полудню — тогда решение уже
однозначно будет готово. Но он также предостерегает ответчика от
повторного опоздания. В этом случае решение может быть существенно
скорректировано. И не в пользу ответчика. Все, суд ушел, следующее
заседание через три часа — потому что обед. И не здесь, а дома, а
дом у меня далеко.
***
После полуосвещенных прокуренных залов и каменного модернизма,
сквер снаружи показался мне облегчением. Запах листьев и сырой
земли — что-то в этом все же есть непередаваемо успокаивающее. Еще
бы птички пели…
Но с птицами, к сожалению, не сложилось — в наличии были только
синтетические и оттого молчаливые экземпляры, они аккуратными
рядками сидели на ветвях и смотрели по сторонам маленькими
глазками, в которых проскакивали синие фотографические отблески.
Настоящих истребили еще в пятидесятых, слишком уж много заразы они
переносили. С крысами и некоторыми насекомыми приключилась та же
фигня, но их мне было ничуть не жаль.
Птицы — другое дело. Птиц я любил.
Мысль почему-то зацепилась за слова судьи насчет Карантинки — до
чего, дескать, неприглядное и страшное место. Не то, чтобы это было
гнусной ложью, а на деле мы жили в райских заводях, но само
замечание вдруг прорвалось сквозь броню безразличия и ужалило в то
место, где когда-то жила ностальгия. Наверное, это связано с тем,
что мы любим или ненавидим не сами места или людей, а лишь
связанные с ними воспоминания. Поэтому в личных отношениях вообще
очень вредно искать логику, а объективность там даже не
ночевала.
Я как раз собирался поразмыслить над этой глубокой теорией, но
тут рядом затормозила милицейская «подлодка», в просторечии
известная как ГАЗ-3102, с гербом Заржавья — скалящим зубы казаком с
саблями в обеих руках, вписанным в шестерню. Из окошка выглянуло
прямоугольное лицо лейтенанта Осипа Довлатова по прозвищу
Грузия.