По его глазам я понял, что он размышляет о том раздавить ли меня
как клопа прямо сейчас или растянуть удовольствие во времени.
— Не твое дело, псовое отродие! Я сейчас твою башку оторву и
насажу ее на пику твоего деда! Тебе мало было отца?
Монах сделал проворный выпад и собирался отвесить мне тяжеленую
затрещину, но я успел поднырнуть под его руку и через мгновение
оказался впереди телеги. Я продолжал вприпрыжку пятится, обращенный
лицом к повозке.
— Э, полегче батюшка, пупок развяжете, а то «винчик» не довезете
до братии. Кстати, вы чудно разговариваете. Всего вам доброго.
— Ты святотатствуешь! Тебе это даром не пройдет, имей ввиду! Ты
мне заплатишь, ох заплатишь…
Я развернулся побежал трусцой дальше.
Подумав на ходу, я пришел к выводу что меня все почему-то
принимают за некоего Девитта, у отца которого были очевидные
проблемы, возможно с местными попами.
Судя по всему, отца Девитта нет в живых. Это, во-первых.
Во-вторых, я совершенно не помню, как я сюда попал.
Что же происходило со мной вчера и позавчера?
Стоп. У меня амнезия?
Я же помню, что меня зовут Савва Филатов, я сисадмин, из
Пушкинского музея.
Мне казалось, что я точно помню свой последний рабочий день в
музее, предшествующий сегодняшним событиям.
Но совершенно не помнил, как попал сюда.
Я почти добрался до главной башни городской ратуши, когда мои
размышления прервал истошный крик женщины с параллельной улицы.
Я пока ее не видел, но слышал, что она кричит о пожаре.
Над моей головой оглушительно зазвонил колокол.
Из лавки у ратуши выскочил мужик лет сорока в одной шапке без
верхней одежды и, свернув налево, бегом обогнул здание храма.
Я бросился за ним.
Могу поклясться, что меня влекло на пожар все что угодно, кроме
любопытства.
Я ненавижу зевак и треш-стримеров, спешащих к месту аварий,
пожаров, драк ради хайпа или безучастного присутствия.
Я вспомнил про свой телефон. Кстати, где он?
Я бежал в десяти шагах позади лавочника и думал о том, что он
оставил лавку открытой без присмотра.
Мы миновали единственный квартал частных строений, и я увидел
дом на отшибе метрах в ста пятидесяти от себя.
Из его дымоходной трубы в небо взметалось пламя в два
человеческих роста.
Возле дома суетились мужчины.
Один приставил лестницу к крыше, и взобравшись на нее, сбивал
языки пламени водой из подаваемых ведер.