— По-моему ты перебарщиваешь со своей прямолинейностью... –
сказал я, а про себя подумал, что «серый» – самое-то сейчас для
меня, подходящий имидж, который так трудно удерживать прожженному
делюге.
— Привыкай! – улыбнулась математичка.
Я пожал плечами — дескать, зачем мне привыкать? Мы как раз вошли
в обыкновенный подъезд обычной пятиэтажки. Вот к чему я точно начал
привыкать, так это к отсутствию домофонов... Да и сами двери
зачастую не закрываются. Но на лестничной клетке ни тухлятиной, ни
прочей мочой не пахло. На окнах цветочки. Стены не изрисованы, если
не считать одной «невинной» надписи мелом, выведенной
детсковато-округлым почерком: «Вожатая дура!».
— Вот мы и пришли! — сказала училка, нажимая на вросшую в слои
краски кнопку звонка на втором этаже.
Я невольно приосанился и одернул куртку, словно пришел
знакомиться с родителями невесты. Щелкнул открываемый замок. Обитая
черным кожзамом дверь распахнулась. Появилась полная женщина в
цветастом халате и платке, надетом поверх бигудей.
— Добрый вечер! — поздоровался я, покуда она меня с интересом
разглядывала. — Александр Сергеевич.
— Добрый! — отозвалась она. — Глафира Семеновна.
— Мама, покормишь нас с коллегой? — спросила Тигра, когда мадам
посторонилась, пропуская нас.
— Да. Разумеется, — сказала та. — Дождемся только отца. Вечно он
на работе торчит.
— Пойдем пока ко мне, — распорядилась математичка.
Скинув башмаки, я повесил куртку на крючок вешалки и прошел в
комнату неформалки Тигры. Я думал тут будут все стены обклеены
постерами с Элвисом Пресли и Джимом Моррисоном. Громадный бобинник
с катушками, диаметром с мою голову. Винил — с забугорными
шлягерами. Иконы на стенах, вперемешку с репродукциями картин Рене
Магрита и Сальвадора Дали. Ящики стола, набитые самиздатом с
«Архипелагом ГУЛАГом» Солженицына и «Чайкой по имени Джонатан
Ливингстон» Ричарда Баха.
Насчет ящиков ничему не могу сказать, вот все остальное — ровно
наоборот. Никаких Пресли, Моррисонов и Дали. Календарь с
олимпийской символикой, какие-то пейзажики в рамочках. Вместо
бобинника — проигрыватель, на прозрачной прямоугольной крышке
которого лежали пластинки. Судя по скромному оформлению того, что
лежало сверху — действительно с классикой. Еще имел место — книжный
шкаф. Строгие позолоченные корешки с надписями не только на русском
языке. А те, что на русском — Толстой, Чехов, Достоевский.