Когда
я показалась в кухне, Любаша уже накрыла на стол. Посередке стояла сковорода,
полная жареной картошки. Тут же, на деревянной доске лежали нарезанные толстые
ломти черного хлеба. На тарелке лежало сало с тонкими прожилками мяса, а на
другой — соленые огурцы.
Любаша
кивнула на стул, а сама села напротив.
—
Тебя как звать-то?
—
Тая.
—
Все впору пришлось?
—
Да, спасибо, — кивнула я.
—
Это дочки моей. Все новенькое. Она фигуркой такая же, как ты.
—
У вас есть дочка? — почему-то удивленно спросила я.
—
А что, не похожа я на бабу, у которой дочка может быть? — совсем по-мужски
засмеялась Любаша.
—
Извините, я не то говорю… — совсем смутилась я.
—
Да брось ты, Тая, эти выканья да вежливость эту свою. Все нормально. Я баба
простая.
Мы
принялись за еду. Удивительно, но после всего произошедшего у меня был зверский
аппетит. Однако все остальные чувства как будто атрофировались. Видимо, я так
устала бояться, что на время организм словно впал в анабиоз, не позволяя мне
думать о том, что нужно бежать, нужно оглядываться, нужно каждую секунду ждать
врывающегося в дверь Дениса.
Я
с удовольствием уплетала простую, но безумно вкусную еду, приготовленную
Любашей. Сто лет не ела я ни жареной картошки, ни тем более сала. Денис такое
не признавал. А уж есть прямо со сковороды — это было верхом варварства в его
глазах.
—
А что вы мне на лицо намазали? — спросила я, когда с обедом было покончено.
—
Мазь одна. Из трав. Это меня одна бабка научила, еще по молодости, — сказала
Любаша. — Воняет жуть, но отеки снимает моментально. Через пару дней от твоей
гематомы останется лишь маленький синячок, это я тебе гарантирую.
Любаша
не соврала. Через три дня о страшной гематоме напоминало лишь желтое пятно.
Если нанести тональный крем, то и его не будет видно. С гематомами на груди и
спине справиться оказалось сложнее, потому что мазь впитывалась в одежду и
давала меньше эффекта. К тому же меня не столько беспокоили следы на коже, как
боли внутри. Наверное, у меня было сломано ребро и травмирована почка: когда я
ходила в туалет, в моче были следы крови. Не впервой.
Через
три дня жизни у Любаши я уже знала о ней все, а она обо мне — почти все.
В один из вечеров мы сидели в задней комнатке
ее небольшого дома: я на диване — она на подоконнике. В приоткрытую створку
врывался звук осеннего затяжного дождя, что шел уже вторые сутки. Любаша
безбожно курила. Она только-только вернулась из города, а я даже на улицу не
смела совать носа, боялась, что увидят соседи.