У двери с табличкой «Служебное помещение» она в нерешительности остановилась. Постучать? Подергать за ручку? Пока она раздумывала, дверь открылась, оттуда высунулась рука в пиджаке с белоснежным манжетом и затащила Настю в туалет.
2. 2. Петух
Лёша и в восемнадцать был на редкость симпатичным парнем, но сейчас его зрелая красота сражала наповал. Высветленные талантливым мастером волосы, идеальная кожа, тронутая южным загаром, изумительного рисунка губы — полные, гладкие, изогнутые в лёгкой улыбке. А одежда? О, Настя научилась разбираться в статусе потенциальных покупателей и легко отличала дорогую одежду от дешёвой. У Лёши была очень дорогая. На руках — часы с бриллиантами. Про обувь и говорить нечего: эти серые туфли из кожи страуса стоили как полугодовой бюджет всей Настиной семьи, включая мамину пенсию.
А Денис, сын этого богача, выпрашивал модные кроссовки за восемнадцать тысяч, и Настя постоянно ему отказывала. Откуда у продавщицы обувного магазина такие суммы? Она покупала сыну обновки на распродажах, причём ждала скидок не меньше пятидесяти процентов. Да она всё покупала на распродажах, даже колбасу и прокладки!
Блестящий внешний облик Лёши заставил её остро ощутить собственную нищету и убогость. Настя прижалась спиной к холодной стене и неприветливо спросила:
— Чего тебе надо, Лёша? Тринадцать лет не вспоминал, а тут вдруг вспомнил.
Они стояли в туалете, совмещённом с душевой кабинкой и кладовкой, — подсобное помещение для сотрудников бизнес-центра. Горел лишь неяркий светильник у зеркала. Пахло хлоркой и каким-то ядрёным антисептиком. Лёша опёрся задом на умывальник, не делая попыток приблизиться к Насте.
— Хотел попросить прощения, — ответил он.
Она горько усмехнулась:
— Вот так просто, да? Ты попросишь прощения, я тебя прощу — и ты снова пропадёшь на годы? А через пятьдесят лет позвонишь и предложишь встретиться в привокзальном туалете? Таков твой план?
В ней поднималась разъедающая злоба. Если бы Лёша выглядел как прежде, — скромным ботаником-зубрилой с дешёвым рюкзачком за плечами, — она бы отнеслась к нему мягче. А если бы он опустился на социальное дно и превратился в бомжа-бывшего зэка, она бы его пожалела. Но к этому чужому холёному юноше (на вид ему было не больше двадцати пяти лет) никаких добрых чувств она не испытывала. Он бросил её — отшвырнул, как ненужную ветошь, и забыл на долгие годы. Юную, беспомощную, беременную.