Несвицкий не заметил, как его тарелка
опустела. Вера Тимофеевна ее забрала и принесла обратно снова
полной. Наелся Николай так, что аж живот трещал. Между делом
разглядел хозяйку. Лет сорока, довольно симпатичная.
– Мыться будете? – поинтересовалась
Вера Тимофеевна.
– Хотелось бы, – ответил Николай.
– Там в кухне – ванна, – объяснила
Вера Тимофеевна. – Горячая вода – в железном баке, встроенном в
плиту. Есть таз, ведро с водой холодной, еще одно пустое, ковшик,
мыло. Мочалка на стене над ванной. Полотенце вам я принесу.
– Спасибо! – поблагодарил
Несвицкий.
Он прошел на кухню, где набодяжил
воды приемлемой температуры, которую определил рукой. Забрался в
ванну и поливая себя из ковшика вымылся до скрипа кожи. Растершись
полотенцем, надел трофейное белье, носки, спортивные штаны и
джемпер. На стене у ванны висело зеркало, и он впервые рассмотрел
себя в другом обличье. На него смотрел пацан – худющий и костлявый.
Лицо продолговатое, с тяжелым подбородком, глаза большие и слегка
навыкате. Цвет трудно разглядеть – в кухне темновато, к тому же
лампа за спиной, но, вроде, голубые или серые, и вряд ли карие – те
потемнее будут. Нос тонкий, хрящеватый, не большой, но и не
маленький. Стрижен коротко, и волосы, похоже, светлые. Не красавец,
но и не урод. А что худой, так мясо нарастет. Грех жаловаться:
недавно был старик, а тут вдруг снова молодой. Почему так
получилось, Несвицкий, разумеется, не знал, а изнывать в догадках
было глупо. Спасибо, Господи! И он перекрестился.
То, что мир, в который он попал,
совсем другой, Николаю стало ясно еще в траншее. Там, где он жил,
чернокнижники, возможно, и водились, но жечь людей, бросая пламя с
рук, они, конечно, не могли. И зачарованной брони там не имелось.
Патроны он заколдовал… Несвицкий принял это все как данность. Раз
получилось так, придется выживать, а это он умел.
По дороге к городу он разговаривал с
сидевшим с ним в кабине Владиславом. И осторожно, не выказывая
заинтересованности, расспросил напарника о происходящем в этом
мире. Итак, здесь на дворе год две тысячи четвертый, октябрь.
России нет и русских – тоже. Вместо них – Варяжская империя, а
жители ее – варяги. Говорят на варяжском языке, но тот считай что
русский – никаких проблем в общении у Николая не возникло.
Революций в этом мире не случилось, но войны мировые отгремели. В
обоих империя сражалась с объединенной Западной Европой, и оба раза
победила. В последний раз так наваляла «пидарасам» (противников
здесь звали почему-то так), что те полвека не смели даже пикнуть.
Ну, а после случилось то, что происходит с почивающим на лаврах
государством. Расслабилась империя и отпустила вожжи. К тому же
император Петр Четвертый оказался мудаком. Так отозвался о царе
напарник, и, похоже, справедливо. Петр рос германофилом. Он
замирился с Западом, открыл границы бывшим неприятелям, позволив им
творить в империи, что захотят. Вот те и натворили.
Пропагандировали свои ценности, то есть свободу, братство и любовь,
но по своим понятиям. С их точки зрения всяческой поддержки
заслуживали извращения, особенно гомосексуализм в различных
ипостасях. И вот такое полилось из радио, с экранов телевизоров, со
страниц газет. Фильмы о войне показывали «зверства», которые
творили злобные варяги по отношению к «культурным» европейцам. В
стране хозяйничали западные корпорации, заинтересованные в
выкачивании максимальной прибыли, на прочее им было наплевать.
Империя нищала и слабела, в итоге развалилась. На юго-западе ее
возникла Славия, официально – Славская республика. Ее правители
провозгласили, что несчастных славов нехорошие варяги
эксплуатировали два тысячелетия. Не позволяли обрести им
собственное государство, грабили несчастных, но теперь-то славы
заживут! Все будет у страны в достатке – и сала, и горилки,
остальные блага даст им Запад, поскольку славов очень любит.