Дизель врубили перед самым причалом. Причал был плавучий и
отстоял на двести метров от берега. Скорее всего, за ним начинались
рукотворные мели из многоэтажек. С противоположной стороны пристани
были видны носы разномастных лодок и загорелые до черноты
физиономии стариканов. Наверное, им запрещалось вылезать из лодок
на пристань. Шеренга бюстов в шляпах, в панамах, в кепках.Они
вытягивали шеи из-за железной конструкции, которая вместе с ними
раскачивалась на волнах, напоминая стрелков в окопе, - в этом месте
Андрей усмехнулся и мотнул головой. - Их глаз не было видно, но по
положению голов, по позам несложно было догадаться, что они
рассматривали нас, словно разбирали цели перед боем. На самом деле
они высматривали, у кого жирнее рюкзаки да сумки, готовые забрать
последнее, что осталось в мошнах у беженцев.
Паром я покинул с Гжегошем и со своим пистолетом, - последние
слова Андрей проговорил медленно. Допил большими глотками пиво, с
жестяным хрустом смял пустую банку, швырнул в раковину, взял из
холодильника новую.
- Будешь? - спросил он. В этот раз я не отказался - в горле
пересохло, но не это заставило меня собутыльничать. Слушая историю
Андрея, я почувствовал себя доверенным лицом. Словно мы кореша,
которые вместе съели пуд соли и вот теперь за жизнь калякаем. Он
отдал мне банку, себе взял другую. Теперь, после услышанного, он
воспринимался мною немного иначе. Все тот же загорелый под палящим
ливийским солнцем летчик с мускулами, накачанными в тюряге,
контрабандист с пистолетом за поясом, боевик, и в то же время
что-то изменилось в его глазах, в движениях, в ментальной оболочке,
что ли. Он вдруг стал матерым, прожженным, таким, который сам
штопает себе раны сырыми нитками и на расстреле отказывается от
повязки на глаза. И хотя он был младше меня лет на десять, я
почувствовал себя в сравнении с ним пацаном.
Андрей сидел, задумавшись, обхватив банку обеими руками, позабыв
про нее, про меня, про весь мир.Даже зубочистка застыла. Разбудить
его у меня вышло случайно. Шипение, с которым прорвалась крышка, не
осталось без внимания. Он оттаял, сделал глоток, словно не было
оцепенения, и продолжил свою историю:
- Я незаметно подобрался к рубке. Бичуганы мотали на кнехты
швартовые и меня не замечали. Я дождался, когда главный придурок
заглушит двигатель и пойдет на палубу. Из-за угла треснул его по
башке огнетушителем так, что зубы щелкнули. Подхватил тепленького и
тихонько уложил в коридорчике. Забрал свой тэтэшич, хотел еще
винтовку прихватить, но не нашел. Вышел из рубки как ни в чем не
бывало и присоединился к толпе. Вместе с Гжегошем сошел на причал,
прыгнули в первую попавшуюся лодку. Я показал дедку пекаль. У него
заблестели глазки, поинтересовался, за сколько отдам. Я покачал
головой, он все понял, жутко расстроился и скрепя сердце, ты бы,
Михалыч, видел его рожу, согласился безвозмездно помочь землякам,
оказавшимся в затруднительной жизненной ситуации. Паромщики поздно
чухнулись. Мы были уже у берега, когда раздались выстрелы. Ошалелый
кэп носился по палубе, орал и палил в воздух.