«Встречаемся на снегу в вечернем порту…»
Встречаемся на снегу в вечернем порту,
возле начальных ступеней трапа
и предпоследней навалки ранца,
оставив выкладку низких натур —
на плоскогорья, распадки и буераки,
в кратеры, пифосы… в общем – в клоаки,
где прозябает усопшая мышь,
впутанная в маниакальную мысль —
есть, есть, есть – и в серый стиль непрощённых,
однако на ней такие крутые щёчки,
а на них такой учащённый,
такой разгневанный алый,
что пред нами – бесспорный щёголь,
схвативший риск и лихость капрала,
бывшего с ноготок…
И у всех ледовых бедовых бортов
такие алые щёчки,
как у этой бичовки!
А может, новопреставленной стало стыдно
дёргать районную власть
за фалды заношенного пальто
подпорками-запятыми,
сбивая не масло, а ком барахла…
И лишь душа-верхолаз,
встретившись с балахонами ку-клукс-клана —
или норда и снега, чьи уверенья прохладны,
презрит попеченье бесцветной среды —
какие пробелы, какая халатность! —
и будет взбираться над царствием недобора
над несмываемым смехом воды —
вдоль нескончаемо краснощекого борта
по милям висячих, гуляющих перекладин
не упуская и судовые —
то режущий вдох, то свищущий выдох,
но догоняя великие странствия вечного флота,
все чаще схватывая черты и ловкость
горемыки, почившей в бозе, и мышеловки…
«Кто окно моё? Нат Пинкертон…»
Кто окно моё? Нат Пинкертон
над колпаками двуногих и ветреников деревьев,
или дух его, кроющий всех, как толь,
воткнувшийся на постой
в слежке, цоканьях, подозреньях,
волоокая скука с дымком в ноздре,
календарь на шатающейся горе
перемаранных временем листов,
дуновенье цепкого повторенья…
В нижних долях вида наставлена дольче вита:
бедный дух сентиментальной девицы
выбывает из нафталинных мячей и плюшевого жакета,
из сухого свиста, курящегося над арбалетом,
из нестерпимого оскорбленья —
и вселяется в перголу гостинщика лета,
крещена в шиповник
из волнистого, обратного алфавита,
но возможен его апокриф,
переписанный эльзевиром.
И вдевает в буквы бумажные розы
крадены из правдивых хроник,
или из водевиля…
В серединных отделах странствий
долгих взоров по вотчине, обнесённой рамой,
складывается что ни день
новый жизненный инцидент – цитадель,
а над холкой ея – беззаветный дуэт сердец,
исполины краны, распыляющие сомненье —
что возводят – этажи или остраненье,
каково касательство жадных клювов:
в поцелуе – или стелются над фронтами,