Архиерей исповедал, но не причастил. Не было ни чаши, ни вина, ни хлеба. Однако все это должно было быть. Вскоре.
Владыка Игнатий несколько раз искренне просил начальника лагеря, а вся христобратия ревностно молилась, чтобы раз, один-единственный раз – на Пасху – им выдали и чашу, и хоругви, и кресты, которые берегутся в хранилище лагеря как музейные ценности, и открыли церковь – один-единственный разок! – и позволили отслужить всенощную, а всем желающим заключенным принять участие. И, наверное, такой искренней была молитва владыки, и такой ревностной – христобратии, а еще, наверное, какие-то тонкости политического момента, что всё это им вконце-концов разрешили. Теперь владыка Игнатий, и несколько священников всех рангов, да несколько диаконов, и немалый хор обсуждали детали такой необычной пасхальной всенощной – на далекой окраине безбожного государства, где веют метели и не отступают морозы.
Азарт блаженно растянулся сбоку и на душе было так празднично убрано, подметено, вымыто. И как-то аж немного пусто в голове, как бывает порой от глотка лёгонького хмельного. Он сладко представлял себе этот крестный ход вокруг церкви посреди лагеря, как не раз с отцом ходил еще подростком: рассекает темноту фонарь впереди, колышутся хоругви, «Воскресение Твое, Христе Боже…» поет вслед за батюшкой вся процессия, и хорошо так!.. Право, и на этот раз будет хорошо, еще даже лучше, ведь какая же это великая Божия милость на них: пасхальную всенощную позволили красные комиссары, и не где-нибудь – в лагере. А на той всенощной владыка причастит его, прощённого, и уже не будут мучить его злые сны, и вообще – больше никогда, никогда… Завязал.
Обсудили, что должны были обсудить, и пошли в хранилище по все, чего просили и что им пообещали. Вскоре вернулись с радостным гомоном: таки не обманул начальник лагеря, слава Тебе, Господи! Будет, будет, будет у них пасхальная служба! Вернулись с несколькими мешками «музейных экспонатов»: здесь вот и фонарь, и чаша для причастия, здесь, посмотрите, братья, и хоругви, и…
– Владыко, а где же ризы??
Смолк вдруг радостный гул.
– Где ризы, владыко?
Риз не было. Перетрясли еще раз всё – нет.
– Владыко?
Архиепископ Игнатий сел и заплакал. Да… Да… Он сам во всем виноват: он сказал начальнику лагеря обо всем – и про фонарь, и про хоругви, и про потир, и про антиминс, тот записывал за ним следом, а сказать про ризы – забыл. Какое ж богослужение без риз, тем более на Пасху?…