Идти было непросто, приходилось
преодолевать вязкое сопротивление ночного воздуха. Еще и тени,
залегшие в фасках, клеились к подошвам и тянулись следом, как
мягкая чернильная жвачка.
«Чтоб тебя!» — выругался Макс и
остановился, стирая эту дрянь с белых подошв новых фирменных
кроссовок. Дрянь, ясное дело, стираться не желала. И одним лишь
пожеланием не убиралась. Тут его навык по управлению снами
почему-то не применялся.
Макс не придумал ничего лучше, кроме
как дойти до дверей автовокзала и попробовать еще раз их открыть,
чтобы выбраться в другой сюжет. Иногда получалось. Правда, иногда
он об этом жалел, потому что успел накопить приличную коллекцию
кошмаров за свои двадцать пять зим, и они всегда были рады
встретить его на границе между снами. Но сейчас все и без того
выглядело как низкобюджетный фильм ужасов, так что Макс готов был
рискнуть.
Хуже уже не будет, и лучше идти хоть
куда-то, чем влипнуть во тьму окончательно.
Другой цели он не нашел — вся
площадь перед автовокзалом была совершенно пуста и безлюдна, а
подходить к проезжей части он опасался. Дорога таяла в кромешном
мраке, и в нем явственно мерещилось молчаливое присутствие той
черной «девятки», которая едва не сбила его днем.
«Ты ведь не боишься», — прошептал
кто-то за его плечом. Макс обернулся и увидел девушку, одетую
точь-в-точь как та девица, что обнималась с березой в парке. Еще
имя у нее было какое-то странное, прямо как она сама, но во сне
Макс его не знал. Не то что вспомнить не мог — просто не видел
необходимости вспоминать.
Та девушка была бы здесь неуместна
как королевская лилия в черном ноябрьском лесу, и Макс старался не
думать о ней. Нечего ей тут делать.
«Помоги мне перейти дорогу», —
попросила девушка и улыбнулась, сразу сделавшись похожей на кузину
Терезу, которая умерла, не дожив до своей девятнадцатой зимы из-за
врожденного порока сердца.
Ее тонкая белая рука с
легкомысленным двухцветным маникюром лежала на его руке, и он
чувствовал ее прикосновение. Холодное.
Терезу он помнил плохо, потому что
она была старше него, когда умерла. Они неплохо общались, пока были
детьми, но Макс был живой и неуклюжий, а Терезу берегли, как
хрустальную вазу. Она вся была тонкая, полупрозрачная и будто с
трещинами. Однажды он толкнул ее или еще как-то обидел — уже и не
вспомнить, и Терезу стали беречь еще и от него.