— Владимир Львович, давайте я выкину этого обсоса, — это Степа.
Шея шире головы, ширина лба — два пальца, свернутый набок нос.
Хороший человек Степа. В недавнем прошлом мастер спорта по боксу в
супертяжелом весе, поэтому клиентов старается не бить.
— Да брось, — я махнул рукой. — Видишь у нас тут ветеран
«Рок-провинции». К нему со всем уважением надо.
— Так я его нежно выкину, — Степа оскалился. Ну, то есть, он,
наверняка считал, что улыбается. — Со всем уважением. Я слышал, что
раньше их менты на пинках гоняли, вот и вспомнит молодость.
— Нет в тебе чуткости, Степа, — я похлопал его по могучему
плечу.
— Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли? — пожилой
рокер снова рванул ворот куртки. На пол со звоном посыпались
металлические запчасти. — Это что ли они? Эти... Эти... Да это же
попса голимая!
Слово «попса» он выплюнул как самое грязное ругательство. Причем
выплюнул в прямом смысле слова — забрызгав слюной глянцевую
поверхность барной стойки.
— Рок-провинция! — продолжал разоряться он. — Где тот обрыган,
который это убожество так назвал?! Приведите его сюда, я в глаза
его посмотреть хочу!
— Если вам не нравится концерт, я могу вам такси вызвать, —
мирно сказал я.
Вообще-то, организатора этого фестиваля я хорошо знал. Это же
мой однокашник Генка придумал вспомнить лихую историю местного рока
и возродить мероприятие девяностых. И меня с ребятам по дружбе
попросил поработать охраной на молодежном мероприятии. Захотелось
ему вспомнить молодость, понимаешь. Ностальгия по эпохе тотальной
свободы и веселого хаоса. Я согласился, хотя эти пресловутые
девяностые, считай что, не застал.
Когда страну лихорадило в политическом угаре, а по белому дому
палили танки, я одной рукой опрокидывал стопку за свой дембель, а
другой — подмахивал контракт на дальнейшую службу.
Когда страна встречала девяносто пятый, и у всех в бокалах
плескалось шампанское разной степени приторности, моя синева
расплескалась на железнодорожном вокзале города Грозный.
Когда бывшие однокашники заколачивали свои первые бабки, я месил
стылую грязь Гудермеса и спал в урывками в обнимку с автоматом.
В новый год двухтысячного я валялся один в своей честно
заработанной однешке, слушал, как седовласый Борис мямлит свое
знаменитое «Я устал, я ухожу» и пил из горла шампанское, еще не
представляя, как буду жить дальше. Так что девяностые для меня
закончились, так и не начавшись.