— Бельфегор, просыпайся! — снова раздался тот же самый голос,
который меня и разбудил. Только теперь он тряс тело с дивана. А я
смог, наконец, рассмотреть, кто это у нас такой настойчивый. Лицо
наполовину закрыто растрепанными волосами. Черными, хотя...
Какой-то пегий цвет, будто хозяин волос пытался покрасить свою
гриву в радикально черный, но руки у него растут из тощей костлявой
жопки. С которой почти сваливаются серые джинсы, разрисованные
сверху донизу пентаграммами, перевернутыми крестами и еще какими-то
очень оккультными символами.
— Отстань, Астарот, дай поспать, — острый локоть с размаху
врезался под ребра настойчивому. Тот ойкнул, но принялся трясти
чувака с дивана с удвоенной силой. — Вельзевул, ну что за дела? Я
же говорил, что у меня мама с девять с ночной возвращается!
— А сейчас только восемь... — проныл голос откуда-то снизу. Я
повернул раскалывающуюся башню в ту сторону. Стол. Квадратный,
полированный, родом откуда-то из недр дремучего Советского Союза.
На столе — ручная швейная машинка, черная с золотистым узором.
Хозяева этой квартиры обнесли ретромузей?
А под столом, завернув в клетчатое байковое одеяло верхнюю часть
тела лежал еще один волосатик. Для разнообразия, толстенький, а не
тощий.
Дайте угадаю, этого зовут Бегемот? Я что, попал в ад? Велиал,
Бельфегор, Астарот... Это же какие-то демоны? Тогда я, получается,
тоже демон? И этот волосатый дрищ пытается меня поднять, чтобы я
занялся своими прямыми обязанностями? Ну, там, грешников истязать,
дровишек под котлы подбрасывать...
— Мне еще надо порядок навести! — в голосе названного Астаротом
зазвучали истерические нотки. — А то будет как прошлый раз!
Выметайтесь уже! Велиал, даже не думай обратно засыпать!
— Я не засыпаю... — пробормотал я и почувствовал непреодолимое
желание вернуть голову обратно на подушку, в смысле, на скомканную
как попало джинсовую куртку и накрыться сверху... эээ... вот этим.
Кстати, что это? Какое-то пальто что ли? Мех облезлый, пуговицы. Ну
точно, пальто.
— Велиал, ты совсем обнаглел?! — Астарот подскочил ко мне и
вырвал из рук это поношенное недоразумение темно-бордового цвета. —
Я же говорил, что нельзя трогать мамины вещи!
— Ну и подумаешь... — сказал я. Стоп. Это я сказал? Что с моим
голосом?! Да и вообще... Я уставился на свои руки. То есть,
какие-то чужие руки, которыми я почему-то мог двигать. Свои руки я
отлично знал. На запястье уже изрядно расплывшаяся татуха еще с
армейки — 0(I). Можно было давно свести, но рука не поднималась,
все-таки память. И шрам от ожога в форме Африки. Неудачно
приложился к раскаленной броне. А эти руки были девственно чисты
и... Такие тощие. Локти как у буратины.