Прерывисто дыша и понемногу приходя в
себя от чудовищной боли, я чувствовал, как по телу растекается
тепло впитываемой энергии, одновременно испытывая ни с чем не
сравнимую эйфорию. От глубокого дыхания в голове зазвенело, все
тело наполнилось легкостью — казалось, я сейчас воспарю в воздух;
перед взором забегали искорки — длилось это состояние краткое
мгновенье, но, исчезнув, оставило приятное, разливающееся по телу
тепло принятой энергии.
Обеспокоенная Ребекка подошла и очень
осторожно тронула меня за руку — когда я взглянул на графиню, та не
сдержалась и едва вздрогнула. Пересилив себя, она сняла с меня
очки, и мы встретились взглядами. Я попытался отвернуться, чтобы
хоть как-то скрыть пустую глазницу, но Ребекка осторожно коснулась
пальцами моей щеки. Я машинально поднял руку, мягко накрывая ее
ладонь своей. Несколько секунд мы простояли, замерев. Ребекка
вглядывалась в мой единственный глаз, после чего с легким вздохом
облегчения шагнула вперед, крепко обнимая.
Положив левую руку на ее талию,
сквозь тонкую, невесомую ткань платья я четко почувствовал
удивительно горячее тело. Проведя ладонью по светлым волосам,
опустил руку ниже, на оголенные плечи, коснувшись нежной бархатной
кожи. Ребекка прерывисто вздохнула, и еще сильнее прижалась ко
мне.
Несколько минут мы простояли, замерев
в объятиях друг друга. Ребекка понемногу приходила в себя от испуга
— увидев демонстрацию с огнем, она серьезно опасалась моей реакции
на свою проверку. Я же впервые за последние две недели — с самого
момента пробуждения на вилле работорговца Лаэртского — испытывал
чувство, отдаленно похожее на спокойствие.
Вновь вернув себе душевное
равновесие, Ребекка отстранилась и, взяв меня за руку, повела к
дивану. Усадив и положив на столешницу очки, она дошла до бара и
принесла два бокала и обычную на вид бутылку. Напоминавшую по виду
крымское или абхазское вино — но на своем скудном французском я
прочитал название как «Шато Дюар-Милон Ротшильд», с указанным
2012-м годом на этикетке. Слово «Ротшильд» в названии намекало, что
стоит вино подороже крымского, но по вкусу значимых различий я — не
будучи особым ценителем — не нашел.
— Рада тебя видеть, — между тем
глубоким и чарующим голосом произнесла Ребекка. Кивнув, я забрал со
стола очки, вновь пряча за черными стеклами пустую
глазницу.