Я смотрел ему вслед, борясь с
неожиданным ураганом в душе.
***
На столе стояла белая кружка с
масляно-черным кофе. Уже третья за этот день или даже четвертая,
надо бы остановиться. Но у меня не получалось. Я сидел за макетом
следующего номера основной газеты и все никак не мог перейти к
располосовке вечерки.
С одной стороны, Котенок был мне
абсолютно несимпатичен. Особенно после выходки во время
демонстрации седьмого ноября, когда он ради пиара собирался
испортить людям праздник. А с другой… Обдумывая его слова, я понял,
что он не кривил душой – действовать диссидент предпочитал и
вправду открыто, словно нарочно испытывая судьбу. Я ведь давно
предположил, что Котенка опекает контора, иначе трудно объяснить
его непотопляемость. И тут вдруг уверенного в себе почти системного
оппозиционера задерживают – как там сказал старшина? – из-за
поступившего сигнала. Кому-то наш Котенок перешел дорогу? Или вдруг
надоел КГБ, после чего от него решили избавиться самым топорным
образом?
Кем бы ни был на самом деле этот
загадочный Смелый, подписавшийся так в листовке, он не мог не
учитывать, что Котенок автоматически подпадет под подозрение.
Значит, его подставили? Вероятно. Теперь нужно решить, праздновать
ли мне чужую победу над моим врагом или сделать так, чтобы
восторжествовала справедливость.
– Евгений Семенович, разрешите? – в
кабинет осторожно заглянула секретарша Валечка. – На крыльцо
подбросили, Гаврила Михайлович передал.
Я не сразу сообразил, что речь идет о
вахтере Михалыче, а потом быстро закивал девушке, чтобы несла
добычу ко мне на стол.
– Спасибо, – поблагодарил я и
придвинул поближе картонную папку с веревочными тесемками.
На ней через шрифтовой трафарет было
жирно выведено: «Любгородский правдоруб. Журнал».
Интересные дела творятся в нашем
городе!
[1]В
Москве на Краснопресненской набережной располагался Верховный Совет
РСФСР. В 1992–1993 годах здание называлось Дом Советов РФ, затем
стало Домом Правительства РФ. Неофициально зовется Белым
домом.
На изучение второго за сегодняшний
день самиздата у меня ушел час. Я буквально провалился в чтение
сброшюрованных скоросшивателем листков писчей бумаги, погружаясь в
теневую журналистику восьмидесятых.
В университете нам рассказывали о
самопале времен цензуры, подробностей добавила старая гвардия,
вспоминая, как кто-то доставал «Архипелаг ГУЛАГ», «Доктора Живаго»
или «Мастера и Маргариту», а кто-то – эссе запрещенных философов.
Но все это относилось к художественной литературе и публицистике. А
тут прямо-таки настоящий журнал, еще и размноженный на несколько
экземпляров, судя по следам от копирки. И мне зачем-то его
подбросили, явно понимали, что самопал дойдет до редактора
официальной районной газеты.