Теперь же Орлов был рад его слышать, хоть кто-то еще остался в живых. Выскочив из траншеи, обнял Петьку, как родного. Тот плакал, трясся всем телом, уткнувшись сержанту в подмышку, и причитал:
– Всех побили, всех, и людей, и лошадков, только мы вот остались, да «Мишка» с «Мушкой». Чего делать-то теперь, товарищ сержант? Немцы и нас побьют. Перетятько вона полбашки снесло. Куда бечь-то, товарищ сержант?
Надо было привести его в чувство, но как Николай не знал, он и сам был готов разреветься сейчас с Мозговым. Потом он вспомнил про раненого капитана и металлическим голосом скомандовал:
– Рядовой Мозговой, приведите форму одежды в порядок. Смирно! Ставлю задачу: у нас раненый комбатареи, надо уложить его на плащ-палатку и вытащить вон к тем посадкам. Выполнять!
Командный голос Орлова отрезвляюще подействовал на Петьку, он даже застегнул ворот гимнастерки, поправил ремень и вытянулся в струнку.
– Разрешите выполнять задание, товарищ сержант!
Вдвоем они осторожно уложили Никитина на «дождевик» и подняли наверх, потом встали один спереди, другой сзади и, как на носилках, перенесли его к ближайшему кустарнику.
***
Время уже было послеполуденное, ярко светило солнце, и птицы насвистывали на деревьях трели. В этот летний месяц птенцы начинают покидать свое гнездо. «Тсить-тсить» щебетал слеток мухоловки, с любопытством разглядывая непрошеных гостей к его кусту.
– Вона красота-то какая, товарищ сержант. Навроде того, что и войны-то никакой нет, жуя травинку и рассматривая маленькую птаху, блаженным голосом говорил рядовой.
Потом как-то задумался о своем и снова начал всхлипывать:
– Митьку тоже, вбили, друзяка моего, чего я теперь его мамке скажу? Я ему даже глаза не закрыл, бо нема у него их теперь, все лицо осколками порубило.
Митька – «ездовой» с соседнего орудийного расчета, был родом с той же донской станицы, что и Мозговой. Он еще со старшиной воевал на «Финской» войне. А когда осенью их дивизион перебрасывали на запад, на дислокационном пункте он встретил земляка и уговорил Перетятько, похлопотать за станичника, чтоб его приписали к ним в батарею.
Зная, как плохо к нему относятся сослуживцы, Петька общался только со своими лошадьми, да с Митькой. Тот был постарше, его призвали весной 38 года. Он должен был сейчас демобилизоваться и поехать домой на Дон, но это вторжение немцев спутало его планы. Теперь вот он лежит не в копне свежескошенного сена на берегу Дона, а в окопе, посеченный осколками на берегу Немана. Митька приходился Мозговому каким-то дальним родственником, потому, он как мог, заботился о нем и учил воинской науке. Пройдя «Зимнюю войну» и будучи старослужащим, он пользовался авторитетом у своего «расчета». Несколько раз он приходит к соседям заступаться за земляка, но в глазах того же Артема, Митька тоже был лапоть. Однажды за такие слова Тёма огреб по полной, оказывается, негоже казака лаптем называть. Петрухе тоже навалял за то, что тот терпит такие обзывательства и службы не знает.