А за несколько дней до смерти, после ухода из Ясной Поляны, Толстой, переночевав в Оптиной пустыни, поспешил уехать в Шамордино, к любимой сестре. Он хотел остаться в Шамордине жить, даже внёс задаток, три рубля, чтобы снять угол в деревне…
Толстой провёл у сестры два последних, очень тёплых и душевных, вечера. Домашний врач и друг Льва Николаевича Д. П. Маковицкий, сопровождавший его в последней поездке, так увидел их встречу:
…Застал их в радушном, спокойном, весёлом разговоре… Беседа была самая милая, обаятельная, из лучших, при каких я в продолжение пяти лет присутствовал. Лев Николаевич и Мария Николаевна были счастливы свиданием, радовались, уже успокоились…
На другой день они опять очень хорошо разговаривали, и, уходя вечером, Лев Николаевич сказал сестре, что утром они опять увидятся. Однако тем же вечером приехала его дочь Александра Львовна, о чём-то поговорила с отцом, и рано утром, около пяти часов, Толстой спешно покинул Шамордино. Даже не простился с Марией Николаевной.
А дальше известно – болезнь и смерть на станции Астапово.
Когда-то, ещё в первый свой приезд в Шамордино, Лев Николаевич встречался со старцем Амвросием, разговаривал с ним, спорил, но великий проповедник, видимо, не смог убедить Льва Николаевича. Не случайно за год до смерти, 22 января 1909 года, Толстой записал в своём дневнике: «Заявляю, кажется, повторяю, что возвратиться к церкви, причаститься перед смертью я так же не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки. И потому всё, что будут говорить о моём предсмертном покаянии, причащении, – ложь».
Понятны эти опасения Толстого и сегодня: ведь всякой «придворной» конфессии, как и «придворной» партии, для убедительности нужно записать к себе как можно больше известных и уважаемых людей. Так случилось и с Булатом Шалвовичем – его частенько при жизни, что называется, «за уши» пытались приспособить к церкви. И он неоднократно, хоть и не так категорично, как Толстой, заявлял, что уважает чувства верующих, но просит уважать и его чувства.
Вот один из примеров, когда интервьюер не мытьём, так катаньем выбивает из поэта признания в религиозности:
– Вы часто говорите, Булат Шалвович, что вы атеист, что вы так воспитаны… В смысле ваших «официальных» отношений с Господом Богом – я понимаю, что вы определяете себя как атеист. Но когда я слушаю ваши песни, для меня они как бы доказательство существования Бога. И мне кажется ещё, что если вы умеете так радоваться существованию мира сего, любви человеческой, общению людей друг с другом, значит, и вы каким-то способом веруете в этот высший смысл жизни.