Я же перевел взгляд с одного на другого и растерянно
проговорил.
— Вы чего натворили? Дед, какого лешего ты стрелял? Вы же двух
человек завалили!
— Тише, Ромка, не шуми, — тихо проговорил дед, озираясь по
сторонам. — Что там, Серёга?
Дед Сергей в это время наклонился к трупу и ахнул.
— Саня, это же этот, помнишь? Который драпал от нас в том замке.
Мы ещё документину его нашли, которую он выронил по дороге. Ганс
фон Вюрт. Только, Саня, он почти не изменился. Таким же молодым,
как и тогда, остался.
— Какого дьявола происходит? — процедил дед, вскидывая ружьё,
осматривая окрестности.
Я же хотел продолжал рвать на себе волосы, причитая, что старики
каких-то реставраторов завалили, не просив даже, как их звать. И
лишь подленькая мыслишка пытался прорваться сквозь панику,
охватившую мозг: они бросились именно на безоружного деда Сергея.
Именно на него! Потому что на нём до сих пор надета старая шинель
красноармейца Советской армии.
Туман начал рассеиваться. Какой-то отдаленный шум привлек моё
внимание. Я задрал голову вверх и так и остался стоять, приоткрыв
рот. Потому что над нами величественно плыл самый настоящий
дирижабль. Господи, что происходит? Что происходит, вашу мать?!
Наш ступор, в который мы пали вместе с дедами, увидев дирижабль,
развеял Яков Панфилыч. Как бы странно это не звучало.
Нахлобучив свою белую панамку, которую снял перед тем, когда на
верх смотрел, он повернулся к нам, и ткнул обвиняющим перстом в
деда Сашу.
— Это вы черти окаянные напридумывали. Вы! — заорал Яков
Панфилыч. — И в том проклятом замке неспроста та чертовщина
произошла! А я говорил, комдиву! Говорил, что это вы виноваты,
только мне никто не поверил.
— Акстись, Яков Панфилыч, — вместо деда ответил дед Сергей. —
Мы-то какое отношение имеем к тому туману, который эти твари
напустили? Ты же с нами шёл тогда.
— Я шёл позади вас. А когда мы прибыли, то всё уже закончилось.
И я не знаю, может быть, вы, две вражины с теми фрицами что-то
мутили? А, Сашка, что молчишь? — ещё немного и Яков Панфилыч
сорвётся на фальцет.
— Я молчу, потому что тебе, пень старый, один хрен ничего не
докажешь. Тьфу, — он сплюнул и тут замолчал, как замолчали и все
остальные. Потому что уже чуть дребезжащий голос окреп, как окрепло
и тело деда. Нет, молодым мужчиной он не стал, но словно скинул лет
двадцать пять, а то и все тридцать.