его брата крайне
неразумно, ибо я Рарог и заслуживаю глубочайшего уважения. Кстати,
защищал не только меня, но и мою матушку, так как с младенчества
видел ее на порядок чаще, чем свою, чувствовал искреннюю любовь и
при любом удобном случае забегал к нам в покои, чтобы хоть на
несколько минут забыть о равнодушии Большого Мира.
Я отвечал ему тем же. Или, как
когда-то метко выразился батюшка, «безграничной преданностью,
умноженной на абсолютную отмороженность». В чем это выражалось? Да
во всем! Скажем, в пять с половиной лет, услышав из уст Славки
тезис «В будущем ты должен стать моей правой рукой. Но тупые
помощники главам родов не нужны, поэтому мы будем учиться вместе…»,
я вгрызся в гранит науки с таким энтузиазмом, что всего за два с
половиной месяца догнал брата, проучившегося шесть с лишним, а за
следующие семь лет не получил ни одной оценки ниже
девятки[4]. В восемь на полном серьезе
поверил в шуточный тезис «Что посмеем, то и пожмем…» и стал без
тени сомнений поддерживать Славомира во всех ЕГО начинаниях. А в
девять с небольшим принял на веру третий – «Да, ты не дворянин,
зато Рарог по крови и духу, значит, весь мир будет вынужден
утереться!» - и научился вести себя, как потомственный аристократ.
В смысле, относился ко всем благородным с подобающим уважением, но
взгляда не опускал, шею не гнул и не лебезил. Причем как в
присутствии Славки, так и без него. И пусть первые год-полтора это
страшно злило всех наших родственников, за исключением батюшки, но
старшие прекрасно понимали намеки главы рода и держали свое мнение
при себе, а несовершеннолетние постепенно «воспитывались» сами.
Как? Рано или поздно понимали, что конфликтовать со мной однозначно
не стоит. Ведь если на шутки и двусмысленности в свой адрес я в
принципе не реагировал, так как знал, что эти фразы все равно
истолкуют так, как выгодно обидчикам, то за прямые оскорбления
вцеплялся в глотки кому угодно и бил смертным боем до тех пор, пока
не добивался извинений или не терял сознание. Ну, а за любое
проявление неуважения к главе рода, его наследнику и моей матушке
вообще калечил. И пусть лет до двенадцати добиваться извинений
получалось не сразу – если меня вырубали или избивали до состояния
нестояния, то я спокойно дожидался выздоровления, придумывал, чем
компенсировать существенную разницу в возрасте, росте и весе,
заставал обидчика одного и, как правило, калечил – то с тех пор,
как я начал расти и набирать мышечную массу, число желающих
самоутвердиться за счет нас, Рагозиных, стало неуклонно падать.