— Это когда ты с неё в кусты рухнула? — припомнил эту их
прогулку.
Про свой стакан она окончательно позабыла, округлившимися
глазами смотрела на меня, будто впервые увидела.
— Мог бы и поднять! — быстро сделала верные выводы.
— Зачем тебя поднимать, если я могу просто не дать тебе упасть?
— подмигнул ей, делая новый глоток уже прямо из бутылки.
Бутылку у меня с самым бесстыдным видом отобрали. Полглоточка ей
хватило, чтобы скривиться и отказаться от этой идеи, а затем
отставить алкоголь в сторону.
— Не дай, — выдохнула мне в губы, приподнявшись выше, уцепившись
обеими руками за мою шею. — Падать… больно. Я не люблю
боль.
— Больно не будет, — ответил сам себя не слыша.
И нет, громкая музыка здесь не причём. Собственное сердце сейчас
билось так громко, что заглушало все посторонние звуки. И это моя
ошибка. Не первая за последние часы, но самая опасная.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Больно не будет. Да и не смогу я причинить ей настоящую боль при
всём своём желании.
— Тебе никогда не будет из-за меня больно.
Ответом мне стал поцелуй. Нежный и мягкий, как она сама. Укутала
не только своими объятиями и запахом, но и светом своей души,
отчего в моей собственной разразилась настоящая война.
— Идём потанцуем, — потянул лапулю за собой, тщательно
отгораживаясь от случившегося раздрая.
Нельзя ей поддаваться.
Нельзя проявлять слабость.
Нельзя терять себя.
Снова…
Если бурая волчица и удивилась моей резкости, то виду не подала,
прижалась плотнее, как только я притянул её к себе ближе, оплетая
руками тонкую талию, и начал двигаться в неспешном ритме.
Звучащая музыка абсолютно не подходила для такого танца, но я её
всё равно почти не слышал. Всё затмевал быстрый стук чужого сердца,
и я старался запомнить его, растворялся в его биении, наслаждался
моментом, пока мог. Пока оно ещё билось для меня.
Руки отдельно от сознания ласково скользили по девичьей спине,
зарывались в тёмные локоны, перебирали их, отпускали, и
перемещались обратно на ягодицы, гладили, мяли, вжимали в себя
крепче. Поводил носом у её виска, глубоко и с наслаждением вдыхая
персиковый аромат, снова растворяясь в нём и зарождающемся в
глубине груди чувстве, которому никак не получалось дать
правильного названия. Но оно было до того душащим, что захотелось
вырвать собственное сердце. Или убить кого-нибудь.