Я с ужасом вспоминаю то время и те
чувства, которые тогда испытывала. Все рухнуло, жизнь разом потеряла смысл.
Приступы острейшей, невыносимой душевной боли, от которой хотелось выть и
кидаться на стены, сменялись странным отупением, апатией и ощущением полнейшего
мрака и безнадежности. Казалось, что конец этому не наступит никогда, и на ноги
я больше не встану в том, другом смысле слова. Подняться из вечного отчаяния и
боли.
Посещали даже мысли о суициде, но на
подобное действие так и не решилась – из-за мамы. Пусть я не слишком привязана
к ней, пусть во многом с ней не соглашаюсь и не позволяю вмешиваться в мою
жизнь, но не смогла ей нанести под старость такой удар. Все, что мне оставалось
– жалко влачить свое существование и тупо любить. Тупо, упрямо и, к сожалению,
неоспоримо. Понимаю, что моя любовь – это больное, нездоровое чувство, к
которому к тому же примешивался стыд перед моими друзьями, которые первое время
даже дежурили со мной по очереди, чтобы я никаких глупостей не наделала. А еще
гнев на саму себя, злость непонятно на кого, что все вышло именно так,
ненависть к госпоже Васильевой, которая сознательно сломала мою жизнь. Все эти
чувства – далеко не самые радужные, и иногда они меня пугают. И все же на
традиционный вопрос Шекспировской трагедии «Кто виноват?» - я, не задумываясь,
назову имя Пашкиной матери, ненависть к которой до сих пор продолжает отравлять
мою душу. Понимаю, что Нина Владимировна давным-давно забыла обо мне, едва
добилась своей цели и выкинула меня из жизни Паши. Этой женщине на меня
откровенно фиолетово, а я с этой ненавистью живу с того самого момента, когда
я, вся загипсованная после операции, лежала в больнице, а госпожа Васильева с
усмешкой говорила, что я придумала и аварию, и беременность. Разве такое можно
простить? Или тем более – забыть? Нет. Я хочу жить в мире с людьми, Богом, но
женщину, умышленно сломавшую мою жизнь и отобравшую мое счастье – простить не
могу. И врядли когда-нибудь смогу.
Я не оправдываю Пашу. Но и обвинять
его не хочу, хотя получила на это полное персональное право. Знаете, я
только недавно начала понимать, что он
был, в сущности, взрослым ребенком. Слабым и немного эгоистичным, а по существу
– беспомощным и добрым. От опасностей на своем жизненном пути он уходил,
препятствия обходил стороной и никогда не доходил до крайностей. А я всегда
оставалась в стороне и молча следовала за ним. Не указывала дорогу и уж тем
более не тянула за собой, а вот именно шла по его следам – молча, безропотно,
терпеливо.