Он сбился в подсчёте дней, и теперь никак не мог
восстановить счёт, и сколько ему осталось ещё здесь принимать
мучения во славу Господа. Подумал, что более половины он уже
отсидел в этом срубе. Значит, осталось всего дней шесть.
Улыбнулся криво, вспомнив гундосое клянченье отца
Митрофана, что оправдывался за мягкость с узником Тимошкой. Даже
осмелился обозвать келаря матерным словом, и тут же, испугавшись,
перекрестился и поднял глаза к углу, где мрачно глядел сверху
Святой Николай Угодник.
На следующий день Тимошка успел малость поканючить
перед отцом Митрофаном, прося доложить настоятелю, отцу Пафнутию,
его просьбу послать его, грешника Тимошку, на самую тяжёлую работу,
лишь бы выйти из этого затхлого заплесневевшего сруба, где ему ещё
сидеть и сидеть. Читать, Библию и молиться. И ежедневно отбивать
триста поклонов. Последнее он делал, хотя подсмотреть за ним было
невозможно, не открыв оконца. Дверь никогда не открывалась и нужду
Тимошка справлял тут же в бадейку. Потому вонь стояла тяжёлая, и к
ней трудно привыкнуть.
– От тебя, Тимошка, одни неприятности случаются. –
Митрофан мелко крестился, и губы его шевелились. Козлиная борода
его при этом смешно дёргалась. – Сиди ужо! Время выйдет – так и
выйдешь. А работа и так от тебя не сбежит в лес. Видал, сколь снега
намело? То твоя работа ждёт.
– Так пойди к отцу Пафнутию и доложи мою просьбу, –
не отставал Тимошка.
– Не пойду, и не проси! А то и мне достанется. Как
наложит сотни две поклонов бить! Как мне с таким справиться? То-то
ж, баламут! Сиди и молись во спасение всей нашей братии. Забрались
мы уж слишком далеко.
Старый монах боязливо оглянулся по сторонам и отошёл,
убрав щель в окошке. Тимка услышал шелест щеколды.
Узник ещё раз перекрестился и принялся исполнять
положенные триста поклонов. Стоя на коленях, он касался лбом
грязного земляного пола, а в голове нарастал смутный протест.
Вскоре он перерос в злобу. Сел на лавку и уставился на окошко. Так
захотелось узреть глупое белое лицо приятеля, уже отца Никодима, в
миру Ваньку Клеща. Представлять приятеля «отцом» оказалось трудно и
смешно, но Тимофей даже не улыбнулся.
Ранний вечер незаметно пробрался в сруб-тюрьму, и всё
погрузилось во тьму. Колокол надтреснутым звяканьем оповестил конец
трудового дня, и монахи потянулись в церковку, такую же неказистую,
как и всё вокруг. Серое, даже чёрное после осенних дождей,
монастырское подворье казалось заброшенным и глухим. Собственно,
так оно и было.