За прошедшие сутки ничего существенного не произошло, даже ни
разу не выводили на профилактику. Это мне казалось странным, ведь
судя по рассказам людей, такого "косяка" в "Дельфине" ещё никогда
не было, в смысле такого долгого затишья после нарушений. Но одно
известно точно и не только мне, что любое затишье бывает обычно
перед бурей. А с другой стороны, что ещё могло быть страшнее того,
что есть? А самым страшным был срок, который тяжёлым грузом с
каждым днём всё сильнее вдавливал меня в бесконечные страдания,
давая понять, что данная ноша мне явно не по плечу. А скинуть её,
как бы мне этого не хотелось, возможности не было.
В душе я очень надеялся, что придя в камеру, меня будет ждать
письмо от адвоката и хоть какая-то надежда на положительный исход
дела. Я почему-то был уверен, что жена с матерью уже давно прислали
ответ и возможно в письме хоть чем-то меня да порадуют. Но письма
мне не приносили. Может быть, это было ещё одно их садистское
правило - лишать людей всякой надежды. Я думаю, что многим это
просто не понять - насколько дорога и желанна любая весточка из
дома. Эта весточка может унять любую боль в душе твоей и излечить
кровоточащие раны сердца. Не зря же мудрец Соломон сказал:
"Что холодная вода для истомлённой жаждой души, то добрая весть
из дальней страны".
В подобных ситуация, любая весточка из дома придаёт людям сил и
согревает душу. А когда человек знает, что его любят и ждут, то ему
и беспредел ментов терпеть легче и жить хочется. И даже здесь, в
этих стенах, терпеть данный беспредел намного легче.
Пришли за мной после завтрака и, как положено, закованного и с
лошадиной повязкой на глазах, поволокли в корпус в камеру. У меня
было мало надежды, что я попаду обратно к своим сокамерникам. В
"Дельфине" менты никогда не дают людям долго сидеть на одном месте,
тем самым препятствуют сживаться в единое целое и организовывать
общее братство. Зато, благодаря частым тусовкам и смене
сокамерников, люди с каждым разом всё больше и больше узнают обо
всех новостях в "Дельфине" и владеют хоть какой-то информацией.
Пока меня вели на корпус, я понял, что в отношении меня не будет
каких-либо перемен, так как на вопрос инспектора: "куда его?",
кто-то из команды резерва ответил: "возврат в 119-ю", что означало
для меня "домой". Дорогой я отделался лёгким испугом и то, можно
сказать, что сам "накосячил", так как пару раз наступил на ноги
ведущим меня ментам, а когда за это били, не говорил им: "спасибо,
гражданин начальник". А в целом всё, к счастью, обошлось без
приключений. Когда завели меня в камеру, и я занял "исходную", то
увидев ноги стоявшего рядом сокамерника, подумал, что у меня после
карцера начались "глюки". Можно было подумать, что это ноги ребёнка
лет пяти и не больше. Я грешным делом, в душе очень плохо отозвался
о нашем российском правосудии, если они уже детей начинают сажать.
Помните, как в старые добрые времена, посадили человека и всю его
семью до кучи, чтоб другим подобным было неповадно. Поэтому, не
дожидаясь команды "расход", я поднял голову и посмотрел на
мальчика. Понятно, что объяснительная за это была автоматически. Но
я думаю, что в похожей ситуации любой человек, будь он на моём
месте, тоже прибывал бы в шоке, и обязательно посмотрел бы на чудо,
не обращая внимания на нарушение. К моему удивлению рядом стоял
"мальчик" в достаточно зрелом возрасте, но размер обуви на его
ногах никак ему не соответствовал.